Икона

– Говорят некоторые: как жесток ваш Бог! – с новой силой сказал священник. – Какой грозный наказатель святой угодник Божий Николай, чьи нетленные мощи почивают доныне в италийском граде Барии. Взял и наказал бедную русскую девушку, всего-то навсего заменившую его образом образ и самоё присутствие дружка своего, обычного парня Николая. Что с неё взять? Не со зла ж… по незнанию глупому своему… И за это казнить? Но знайте, верующие и неверующие, теисты и атеисты! Бог поругаем не бывает!

Голос его гремел. Кожу Еникеева вновь защекотала дрожь, и он передёрнул плечами. Как не хочется во всё это верить! Как страшно это – верить! Рождаться снова, иною строить свою налаженную жизнь! Всё потерять! А найдёшь ли что за гробом?

– Бог поругаем не бывает! – повторил отец Кирилл. – И по знанию хулителя, и по незнанию его! При погребении Пресвятой Богородицы нашей Девы Марии некий Афоний в Иерусалиме вознамерился опрокинуть наземь гроб Ея. И что произошло? Явился во плоти Ангел Господень и отсёк дерзкие руки! А в недавнее наше злосчастное прошлое не бывало ли, чтоб рубящий крест с церковных куполов, сбрасывающий колокол с колокольни, взрывающий, грабящий, поджигающий и оскверняющий храм Божий не оканчивал жалкую жизнь свою жалкою смертью, стеная и рыдая от страха и телесной немощи?!

Люди кивали, утирали украдкой слёзы. Бушующая буря, разрывающая в клочья терпенье Еникеева, просачивалась на его чёрное от терзаний и бешенства лицо. Так бы и бросился вперёд, расталкивая овечью толпу… и то ли схватил бы зловредного попа и задушил бы вмиг, то ли… грохнулся б на колени перед Распятием и никогда б не поднялся…

– … Так не будем жить кощунниками, – взывал к пастве отец Кирилл, – хулителями Создателя и Отца нашего, Господа Иисуса Христа, Духа Святаго, Пресвятой Пречистой Девы Марии и святых славных угодников Божиих, просителей за нас, грешных, у престола Милосердного Бога! Откроем сердца наши и, глядя на окаменелые тела человеческие Лотовой жены и Веры, разбудим души свои, принесём покаяние Господу Богу нашему осипшими, охрипшими от слёз и рыданий голосами своими, изболевшимися, исстрадавшимися, покаянными сердцами своими! Омоемся любовью к Богу и к братьям нашим, сёстрам нашим! Встанем пред очами Господа Сладчайшего не хладными остывшими головёшками, а горящими кострами! Обозрим ясным взором злосчастное прошлое своё, в коем убили мы Царя, Помазанника Божьего и Семейство его, священство русское и мирян, не предавших веру свою; настоящее своё, в коем безверие и ложь отовсюду; будущее своё, где мы будем злостраждать во тьме и одиночестве, ежели не пойдём к Свету Господа Бога нашего! Перестанем злостраждать! Востерпим, смиримся, начнём стяжать благодать Духа Святаго, дабы устремляться к Богу всем существом своим! Слава Богу за всё! Осанна в вышних! Благословен Грядый во имя Господне!

Отец Кирилл с ласковой торжественностью перекрестился. Взметнулись вслед руки, и Еникеев с ужасом понял, что и сам чуть было не дотронулся до вспотевшего лба. Ну, силён Тихомиров! Силён. Опасен.

– Помолимся, братья и сестры, – попросил иерей, – о страдающей и мятущейся, изнемогающей во аде рабы Божией Вере…

И перекрестились вслед за ним все, кто молился этим вечером в великолепии Петропавловского храма, чудом не разрушенного советской властью.

Начался отпуст. Цепочка чекалинцев подходила ко кресту, который держал отец Кирилл, целовал, отходил, получал крохотную частичку антидора.

Еникеев протолкался к выходу, нахлобучил кепку. Кричит, значит, по ночам? А вот мы проверим своими ушами. И если, простите, граждане, она не кричит!.. тогда есть, чем вашу веру глупую уесть!

Думая обо всём, что лезло в голову, лишь бы унять рвущийся из середины груди жар, он размашисто зашагал в сторону Волобуевской. За квартал путь ему преградил конный милиционер, наорал:

– Куда прёшь!! ЧК на вас нету!

Еникеев достал удостоверение, сунул наглецу, не узнавшего властьнесущего, в лицо. Конный не постеснялся, взял корочки, внимательно ознакомился, небрежно отдал честь, вернул.

– Проходите, товарищ Еникеев.

Кто-то было сунулся вслед за первым секретарём, но конный умело его оградил рыжим своим мерином.

– Но-но, куда?! Не положено!

«Молодец парень, – мельком оценил Ефрем Епифанович профессионализм постового. – На заметку надо взять».

В сорок шестой дом он зашёл в десятом часу, подспудно надеясь, что девка упала. Но та стояла, как ни в чём не бывало, и руки у неё были так же сложены на груди, как и прежде: правая на левой, будто перед Причастием стоит, лжицу с Телом и Кровью Господней ждёт… И Еникеева ждёт тоже.

Ефрем Епифанович грузно сел на маленький диванчик, распрямил гудящие от долгой непривычной ходьбы ноги.

– Молчит? – бросил он Родиону Ванкову, сменившему Григория Песчанова.

– Молчит, – подтвердил Ванков. – В полночь начнётся.

– Что так долго? – недовольно проворчал Еникеев.

– Не могу знать, товарищ Еникеев. А только кричит она в полночь.

– У тебя тоже башка белая? – глянул хоть и снизу, но свысока.

– … Не вся, – с трудом признался Ванков и, поколебавшись, снял фуражку.