Икона

Вообще духовенство показано настолько безвольным, безпомощным, безсильным, что удивляешься, как вообще жива была в это время Православная Церковь? А между прочим, именно у верующих имелась та невероятная духовная мощь, благодаря которой ни посулы советских извергов, ни их угрозы, ни издевательства и смерть не могли их сломить, предать Господа нашего Иисуса Христа.

Благодаря этой силе они хранили огоньки веры и здание церкви. Они стояли насмерть, защищая свою веру, и Русская Православная Церковь выстояла.

А в фильме – это не духовенство. Это трусливые прихлебалы советской власти, сами убоявшиеся явного присутствия Божьего.

В Евангелии упомянуты такие люди – убоявшиеся чудеса исцелений, исходящих от Христа; они упросили Его удалиться от пределов их, потому, как убоялись познать Истину: познав её, им бы пришлось перевернуть свою привычную жизнь, а далеко не всякий на это способен…

Альбина сладко уснула до утра. Монахиня Синклитикия встала, поклонилась паломницам и удалилась.

Рина лежала на твёрдой кровати, свернувшись в клубок, и вспоминала рассказ монахини. Интересно, откуда она всё это знает?.. Рина представляла себе весенний лес в кружевных занавесках распускающейся листвы, тропинку среди белеющих свечечками берёз, и на тропинке – две женские фигуры, идущие на рассвет. Вот-вот расступятся деревья, и возникнет безлесый холм, а на холме царским дворцом – сказочным, волшебным – Троице-Сергиева лавра.

Рина уснула, увидев внутренним своим зрением, как женщинам открыли ворота.

Следующий день, последний, проведённый в монастыре, Рина провела совершенно иной. Она делала всё, о чём её просили, с воодушевлением и трепетом. После обеда её сама нашла настоятельница, игумения Емилия, и спросила при Альбине:

– Ирина, простите, вы не хотите сейчас исповедаться у духовника нашей обители иерея Ионы?

Рину бросило в жар, щёки вспыхнули пламенем.

– А… можно? – пролепетала она, от испуга потеряв голос.

– Я спросила у него, и он вас ждёт.

– Но… я не знаю, как… и что говорить… – растерялась Рина. – Я, собственно, никогда…

– Но вы хотите?

Рина задержала дыхание и выдохнула:

– Да! Но как…

– Я сказала отцу Ионе, что вы в первый раз пойдёте на исповедь, – успокоила матушка Емилия. – Главное – ваша устремлённость к Богу, ваше желание Его любить. Остальное придёт. Вы и не заметите, как нахлынет на вас волна, захлестнёт и вынесет грязь грехов. Когда Господь вас простит, они испепелятся огнём, исчезнут без следа. Вы не представляете, Ирина, какой радостью, светом, лёгкостью наполняется душа! По себе знаю.

Настоятельница тепло улыбнулась Рине, и та, глубоко вздохнув, произнесла:

– Ладно. Я пойду. Хотя очень боюсь.

– Вот и слава Богу, – обрадовалась молодая игумения. – Сестра Анисия! – подозвала она монахиню, ждавшую поодаль.

– Да, матушка.

Сестра Анисия подошла к ним. Пальцы медленно перебирали плетёные из чёрных верёвочек чётки на сто узелков.

– Проводи Ирину к отцу Ионе.

– Да, матушка. Идёмте, Ирина.

И Рина устремилась вслед за сестрой Анисией. Альбина заторопилась:

– Простите, матушка, а я бы тоже хотела исповедаться у отца Ионы. Мне за сестрой Анисьей идти?

Игумения несколько оторопело глянула на неё, растерянно улыбнулась:

– Ну-у… Идите, конечно. Это на первом этаже.

Альбина поспешила по коридору, но Рину и её провожатую догнать не успела: в небольшом уютном холе, уставленном диванчиками, на которых сидели молчаливые сосредоточенные люди, Ялыны и сестры Анисии не оказалось. Альбина спросила тихо:

– Простите, мне тут на исповедь надо. Не знаете, куда мне идти?

Женщина, к которой она обратилась, ответила, оторвавшись от исписанных листочков:

– Садитесь пока на свободное место. Здесь все на исповедь к отцу Ионе. А последняя – вон девушка в тёмно-серой юбке и жёлтом платке.

Альбина едва заметно скривилась. Ей, журналистке из соседнего города, придётся ждать своей очереди! Да как долго ждать! С другой стороны, исповедь в храме Завражьего всегда длится недолго: от полминуты до максимум пяти-семи. И тут, скорее всего, так же.

Несколько примирённая с обстоятельствами, Альбина присела на стул: диваны и кресла были заняты. Села, и зацарапалось у неё внутри неприятное воспоминание: что не её пригласила настоятельница на исповедь к отцу Ионе, её, верующую и воцерковлённую, а соперницу по перу, атеистку, безбожницу и невежду Ялыну. Разве это справедливо?!

Душа Альбины изливала желчь, и она с трудом заставила себя записать наделанные ею грехи в блокнотике. Записала, посмотрела вокруг, удивилась: все трудились над своими листочками так, будто роман о своей жизни писали, будто они всю жизнь день за днём расписывали.

«Это у них столько грехов?! – думала Альбина. – Чего они там пишут и пишут? Грехов-то всего-ничего: смотришь по заповедям и к себе примеряешь – делал или не делал».

Минуло десять минут, пятнадцать, двадцать. Полчаса. Сорок минут… Сколько ж можно говорить?! Альбина теряла терпение и негодовала всё больше и больше. Она искоса поглядывала на готовящихся к исповеди паломников. Неужели их спокойствие – не напускное? Она раздражённо вздохнула и тихо прошептала соседке: