Икона Христа

Тем людям, которые чрез органы чувств радуются тому, что видят, и в картинах и скульптурах бездушных идолов ищут богов и (которые) воображают, что Бог присутствует в веществе и в телах, и которые, вследствие своей слабости и безумия разума, смертных людей по их природе называют богами, — (этим людям) и явился, как раз таким же способом, (человеко)любивый Логос Божий. Потому-то Он и сотворил для Себя, как всесвятого храма, телесный инструмент, чувственно воспринимаемое жилище для разумной силы, чистый и превосходный образ, ценнейший, чем все бездушные идолы[178].

Тело Христово по сравнению с изображениями и идолами язычников имеет единственное преимущество, — оно есть место обитания Логоса, тогда как последние являются «жилищами демонов»[179]. Это достоинство одновременно есть и ограничение, о чем свидетельствуется в письме императрице Констанции. После того, как Евсевий показал, что по воскресении Христове тело, эта человеческая форма Христа, была «поглощена» Его Божеством, он прибавил опровержение еще одного возможного аргумента:

Если ты, однако, скажешь, что хотела бы от меня не изображение человека, превращенного в Бога, но икону Его смертной плоти, как она выглядела до Его преображения, то я отвечу: разве ты не помнишь из Писания, что Бог запрещает создавать подобия чего-либо вверху на небесах или здесь внизу на земле (Исх 20,4)?[180]

Конечно, тело Христово — это статуя (άγαλμα), в которой обитает сам Логос. Но тем не менее если некто полюбит этот образ и станет его почитать, — то станет идолопоклонником, а статуя станет божком. Для Евсевия идолопоклонство есть человеческая обращенность к чувственноземному[181]. Поклоняться чувственному образу Христа, с точки зрения Евсевия, — это и есть идолослужение. В том же письме Констанции он присовокупляет, что отвергает повсеместно встречаемый обычай устанавливать иконы:

...чтобы нас не принимали за идолопоклонников, как если бы мы расхаживали с нашим изображенным богом. Я слышал, как ап. Павел учил нас более не прилепляться к плотским вещам.

Ибо, говорил он, «если же (мы) и знали Христа по плоти, то ныне уже не знаем» (2 Кор 5,16) ...Поскольку мы исповедуем нашего Господа и Искупителя как Бога, мы и спешим знать Его как Бога, и при этом мы с большим усердием очищаем наше сердце, чтобы, очистившись, смогли Его увидеть. Разве не сказано: «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф 5,8)?[182]

Евсевий не отрицает возможностей изобразительного искусства как таковых. Он даже усматривает в нем знак великой силы человеческого духа[183]. Ему известны изображения апостолов и Христа, и, кажется, он согласен, что они восходят к древнейшим временам и представляют собой подлинные портреты апостолов и Христа[184]. Но речь-то идет не об этом! Нам следует искать Господа как Бога, а для этого нужна чистота сердечная, чистая душа, которая единственно, как образ Божий, может распознать незримый образ Бога невидимого. Поскольку Логос и есть этот невидимый образ, его подлинную действительность может познать лишь духовная душа, являющаяся Его образом[185]. Плоть может познать только плоть. По Евсевию, икона как чувственный образ воспринятой Логосом плоти держит нас в плену того, от чего Логос хотел бы нас освободить, — в плену плоти.

Образное понимание Евсевием таинств

Антропология Евсевия непреложно ведет к враждебности по отношению к образам. Не подтверждается ли это также еще в одной области, в которой особенно ощутимы взаимоисключающие отношения между чувственным и духовным, — в богословии таинств? Если именно Евсевий был для иконоборцев главным свидетелем из числа отцов, если, с другой стороны, иконоборцы заявляли, что Евхаристия является единственной подлинной иконой Христа, то представляет интересным хотя бы кратко ознакомиться с учением Евсевия о Евхаристии.

Действительно, Евсевий называет евхаристические дары образом (είκών), и он, кроме того, является одним из немногих авторов патриотической эпохи, которые так поступают. Для него Евхаристия — это прежде всего воспоминание; благодаря евхаристическим символам совершается воспоминание о единственной жертве Христовой:

Мы получили в Предании заповедь совершать на алтаре воспоминание об этой жертве, используя символы Его Тела и Его искупительной Крови, по законам Нового Завета[186].

Христос сам заповедал ученикам символы Божественного домостроительства спасения и повелел им сотворить их во образ Своего собственного Тела. Ибо Ему более не приятны ни кровавые жертвы, ни предписанные Моисеем всесожжения, но Он заповедал употреблять хлеб как символ собственного Тела[187].

В еще более общем виде хлеб и вино Евхаристии называются «символами несказанных слов Нового Завета»[188]. Так, речь Иисуса о хлебе жизни (Ин гл. 6) Евсевий истолковывает в смысле духовного вкушения Слова Божия, а не съедения «плотского» тела, в которое облекся Логос, и не пития «чувственно-телесной» крови[189].