Ильгет. Три имени судьбы

— Зачем красть. Есть у меня.

Мы пошли к его дому, к пустым стенам без дверей, и я получил то, что мне нужно.

— Придешь? — спросил человек. — Я ведь хотел этот бурдюк на хлеб променять, когда совсем худо будет.

— Ты уже променял, — ответил я и отправился к себе.

В моем доме было только две вещи — огниво, подаренное в прошлые годы кем-то из добрых людей, и кожаное ведро с длинным, полуистлевшим ремнем, некогда соединявшим существо Сэвси-Хаси.

Я взял огниво, бурдюк и ремень и пошел к тому дальнему холму, у подножия которого из-под земли сочилась черная горючая вода.

Руками я вырыл в холодной слякоти яму и наполнял бурдюк весь день, до самого заката.

* * *

К дому Али я пришел, когда стало совсем темно. Обойдя ворота далеко стороной, я пробрался к дереву, под которым спал. Я забрался на ветви, потом поднял свою ношу, привязанную к длинному ремню. Еще там, у источника, я отрезал от ремня небольшую часть, пропитал ее нефтью и вставил в горловину бурдюка.

Двор освещали несколько тусклых светильников. Передо мной, чуть снизу, была плоская крыша дома — самого большого в этом дворе, и там, несомненно, жил Али с женами и детьми. Все люди спали — даже страж. Бодрствовать по ночам ему не было нужды, ибо никто из своих или пришлых не поднимет руку на человека, который платит дань хозяевам мира и которого остатки Самарканда называют «спасителем» и «милосердным». Работой стража было сопровождать жен хозяина в мастерские или на рынок. Даже сторожевых псов не держал богатый Али.

Я положил бурдюк на развилок ветвей, нащупал влажный ремень и начал высекать искры. Огонь пришел по первому зову, пробудившимся змеем пополз вверх по ремню. Я взял свою тяжкую ношу, бросил ее на крышу дома и сам упал с ветвей.

Поднявшись, пошел и встал напротив ворот. Отсвет над стенами становился все ярче, а потом — взметнулся в темноту упругим грохочущим пламенем. А вслед за пламенем понеслись вопли людей. Навстречу грохоту и крику летели мои слова:

— Милосердный, вот и тепло наступило. Тепло тебе, Али?

Распахнулись ворота, выбежали слуги, следом хозяин и страж несли детей. Увидев меня, страж положил девочку на землю и выхватил оружие. Рука хозяина остановила удар.

— Стой, — сказал он, тяжко дыша, — убери саблю.

Страж говорил сквозь одышку.

— Прости, господин… легкая смерть… я не подумал… прости, господин.

Сбегались люди.

Милосердный

Огонь, озаривший селение, поднял людей. Утром каждый из них знал, что человек, спасающий остатки Самарканда от гнева монголов, сам едва не погиб от руки нищего идолопоклонника, которому не дали куска лепешки. Если бы бросили меня людям, они разорвали бы меня. Но вышел Али, сказал, что будет судить своим судом, и велел закрыть ворота. Толпа начала редеть. Кто-то кричал: «Жаль, что нет Махмуда Красного!», — а этот Махмуд был главный палач Самарканда. Но многие люди все равно остались перед домом Милосердного.

Его жены, дети, слуги остались целы, равно как и сам Али, — выручил колодец во дворе. Рухнула крыша дома, на которую я бросил огонь, и, наверное, кто-то из близких хозяина все же пострадал. Возле дома поменьше суетились люди, носили воду, какие-то ткани, и я слышал, как кто-то кричал за дверью. Оттуда же вышел сам Али.

Двое его слуг связали меня и держали за волосы. Начал говорить Али без злобы и угрозы в голосе:

— Не дали тебе хлеба?

— Дали. Твоя жена.

— И ты решил отблагодарить меня…

Я молчал.

— Как видишь, я жив и даже говорю с тобой, собака.

— Я поджег твой дом, а ты хвалишь меня. В моем народе не всякий человек достоин сравнения с собакой.

Али сбросил незлобное лицо.

— Кто подослал тебя?! — закричал он. — Ата-Мелик? Купцы Худжанда? Рахим из Кашгара? Махмуд Ялавач? Кто?

— Хочешь правду?

— Тебе ничего не остается, кроме нее.

— Когда-то мой дом был не хуже твоего. Два сына, две дочери, жена красивая, как у князя. Теперь их нет. Судьба так захотела. Почему я не могу поступить с ней так же, как она со мной? Тогда я хотя бы пойму, что существую. Если бы я не спалил твой дом, говорил бы ты со мною? Разве ты или кто-то из людей заметил бы, что я сдох, как другие нищие? А теперь все только и говорят обо мне…

Али долго смотрел на меня.

— Ты заговоришь. Будешь висеть на столбе, пока твой язык вместо бредней не начнет говорить то, что следует. Но можно обойтись без столба и других вещей, какими извлекают правду. Кем ты послан?

— Я тебе сказал про судьбу…

Али сказал стражу в красном халате:

— Иди, готовь клещи, воронку, все, что нужно…

Страж ушел.

— Если бы я был тот, за кого ты принимаешь меня, то не стал бы ждать тебя у ворот и кричать.

Али усмехнулся.

— Хан мной недоволен? Не темни, достань пайцзу и тогда я буду стоять перед тобой на коленях.

— Не знаю никакого хана.

Он присел на одно колено и заговорил тихо, будто доверял мне тайну: