Илья Репин

Но вернемся к историческим полотнам. Из всех репинских картин своей колоритностью выделяются «Запорожцы» (полное название «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»).

История этой картины такова. Летом 1878 года художник гостил у друзей в подмосковном имении Абрамцево. В один из вечеров туда приехал знаменитый украинский ученый Дмитрий Яворницкий – один из лучших знатоков истории Запорожской Сечи. Он достал из кармана лист старой измятой бумаги и стал читать. Это была копия знаменитого письма, которое запорожцы написали турецкому султану! Все гости от души хохотали над письмом и весь вечер цитировали самые «смачные» выражения из него. А Репину так понравилось общее настроение, вызванное текстом письма, что он решил написать по его мотивам картину и даже сделал карандашный эскиз.

Это было начало многолетней работы над полотном, которое художник закончил лишь в 1891 году.

Как всегда, Репин стал изучать исторические материалы и реалии, чтобы почувствовать суть и аромат эпохи. Он дважды ездил на юг, чтобы проникнуться духом той земли, образ которой собирался создать, – побывал в Киеве и Одессе, тщательно рассматривал в музеях исторические древности Украины. А потом несколько лет спустя ездил на Кубань и искал там модели. Для картины художнику были нужны лица героев – хитрые и бесстрашные, веселые и хмурые, лица, которые бы излучали нечеловеческую мощь и силу.

Прототипами многих главных героев стали украинские друзья Репина. Запорожский писарь на полотне – это Дмитрий Яворницкий, кошевой Иван Сирко – киевский генерал-губернатор Михаил Драгомиров, еще один персонаж картины – украинский дворянин и меценат Василий Тарновский; все они специально позировали художнику.

Репин находился под обаянием персонажей своей картины. И действительно, «Запорожцы» – это символ невероятной сплоченности мужского коллектива, объединенного единым порывом.

Произнося свои извинения за молчание в ответ на письмо В. В. Стасова, Репин пишет: «…всему виноваты «Запорожцы», ну и народец же!! Где тут писать, голова кругом идет от их гаму и шуму… Недаром про них Гоголь писал, все это правда! Чертовский народ!.. Никто на всем свете не чувствовал так глубоко свободы, равенства и братства!..»

А вот строки из другого письма: «…до учреждения этого рыцарского народного ордена наших братии десятками тысяч угоняли в рабство и продавали, как скот, на рынках Трапезонта, Стамбула и других турецких городов. Так дело тянулось долго… И вот выделились из этой забитой, серой, рутинной, покорной, темной среды христиан – выделились смелые головы, герои, полные мужества, героизма и нравственной силы. “Довольно, – сказали они туркам, – мы поселяемся на порогах Днепра, и отныне – разве через наши трупы вы доберетесь до наших братьев и сестер…”»

Безусловно, Репин романтизировал запорожцев, но ведь он был не ученым-историком, а художником, имеющим право на это великолепное, жизнерадостное произведение о независимом и горячем характере народа.

С необыкновенной силой пластической выразительности и психологической экспрессии созданы запорожцы, собравшиеся вокруг писаря. В картине масса фигур, невероятное разнообразие поз, лиц, характеров. Картина буквально звучит – так много в ней веселья и смеха! Это целая мажорная гамма – от раскатистого басового хохота запорожца в красном жупане до визгливого с присвистом смеха старика.

Типы смеющихся запорожцев многообразны и написаны с такой выразительностью, какой не достигал никто ни до, ни после Репина. А какое богатство аксессуаров! Разнообразные костюмы, вооружение, утварь, тяжелые и легкие ружья в драгоценной инкрустированной оправе, кривые сабли, рога для пороха, фляги для вина, разные трубки, люльки, ложки…

Задний план картины заполнен синим дымом костров, движущимися вдали фигурами казаков, пиками, копьями, что создает впечатление общего возбуждения Сечи и увязывает в единое целое группу гомонящих там, у костров, с группой хохочущих запорожцев на переднем плане. Точно остроты и шутки, грохот смеха прокатываются и туда, вдаль.

Художественный образ запорожской вольницы у Репина вышел полным жизненной энергии, веселья, гордого чувства независимости. Художник понимает запорожцев как сплоченную, дружную, братскую общину.

В поисках наиболее точного художественного решения Илья Ефимович переписывал картину вновь и вновь, меняя отдельные фигуры и их размещение, соотношение фона и переднего плана. В результате художник сделал фигуру писаря центральной точкой композиционного круга, по которому в два ряда разместил участвующих в написании письма запорожцев. В последнем варианте картины круг замыкается фигурой развалившегося на бочке казака с бритой головой, повернувшегося к зрителю спиной и затылком. Эта рельефная спина была удачной находкой художника в позднем варианте картины. Ради нее он уничтожил прекрасно написанную фигуру смеющегося казака. Репин признавался, что он два года не решался на эту жертву. Однако в итоге она оказалась необходимой. В результате передний и задний планы слились воедино, получилась законченная и удивительно целостная композиция, которая не распадается на отдельные куски, а воспринимается как живое и яркое целое.

Картина была признана шедевром мировой живописи. Сам автор считал ее совершенной. «Запорожцы» имели безумный успех на международных выставках. Произведение вызвало фурор в Чикаго, Будапеште, Мюнхене, Стокгольме. Яркое и эмоциональное полотно будто зачаровывало зрителей. Картина поразила российского императора Александра ІІІ, и он не колеблясь выложил за нее 35 тысяч карбованцев – неслыханную по тем временам сумму.

«Запорожцы» были названы самым оптимистичным и самым веселым произведением русской живописи. Критики писали, что на этом полотне есть все разновидности человеческого смеха – от громкого хохота до сдержанной улыбки.

Картина до сих пор хранится в Петербургском государственном музее. Автор говорил: на этом полотне нельзя ни убрать, ни добавить мазка…

Не все знают, что картина «Запорожцы» имеет четыре варианта.

Первый вариант художник дописал в 1891 году. Но, еще не завершив его, Репин в 1889-м начал работу над другим вариантом, который закончил через шесть лет. Эту вторую версию картины «Запорожцев» можно увидеть в Харьковском художественном музее. Эта работа заметно отличается от предыдущей, которую в 1892 году купил император Александр III. Здесь другая композиция: казаки стоят полукругом, у стола – свободное место, которое словно приглашает зрителя. В картине больше свободы, раскованности в движениях и позах персонажей.

В пору работы над «Запорожцами» Репин пережил тяжелую душевную драму – в 1887 году он развелся с женой.

Биограф живописца Софья Пророкова пишет: «Никто точно не скажет, когда в доме поселился раздор, но виноваты в нем были одинаково оба. Репин был человеком горячим и вспыльчивым, увлекающимся всем: искусством, людьми, природой, книгами. Он никогда не был примерным супругом и своими частыми увлечениями доставлял немало горя жене».

При переезде в Петербург семейство Репиных зажило «открытым» домом, как в девическую пору Веры Алексеевны. Но как же изменилась ее роль по сравнению с беззаветными годами! Теперь Репин – открытый для общения, обаятельный человек – был известный художник. К нему тянулись все новые и новые знакомые – писатели, ученые, художники, появлялись и женщины, которые одаривали хозяина дома знаками внимания и считали за счастье позировать ему. И в обстановку такого многолюдного, бурлящего салона никак не вписывалась тихая, обремененная домашними хлопотами жена хозяина. На ней лежали обязанности по воспитанию четверых детей, заботы об их здоровье и развитии, она постоянно держалась в тени общительного супруга, словом, никак не подходила на роль достойной хозяйки великосветского салона.

Репин страстно тянулся к новым знакомым, к красивым женщинам, блиставшим умом и образованностью, а жена не успевала за ним, да и по складу характера не стремилась быть светской львицей. К тому же она считала, что может управлять мужем. Репин разочаровался в жене именно тогда, когда она решила, что достигла полного благополучия и может давать указания вроде «не вносить грязных бурлаков с Волги к себе домой!» Так что самоуверенность Веры Алексеевны привела к разрушению призрачного счастья. Попытка вмешаться в скрытый мир таланта, якобы ей уже принадлежащий, закончилась для нее полным крахом семьи.

Те, кто бывал в то время у Репиных, вспоминали, что отношения между супругами были не просто драматическими, но порой трагичными. Дети, к сожалению, не всегда понимали отца. Как позже вспоминала одна из дочерей, в их доме атмосфера была настолько накалена, что «за обедом иногда тарелки летали».

Ситуация в семье накалялась. После очередного увлечения Ильи Ефимовича жена потребовала разрыва отношений. Старшие дочери остались с отцом, а Юрий и Татьяна – с матерью. Воспоминаниями о той тяжелой для супругов поре поделилась с потомками Вера Веревкина, одна из учениц художника, в которую он был влюблен.

«Мне было глубоко жаль его жену – блеклую, какими бывают растения и женщины, оставленные в тени. Но моя старая привязанность к виновнику этой тени брала верх…» – писала свидетельница непростых отношений супругов Репиных.

Однако собственные частые увлечения прекрасным полом не мешали художнику ревновать свою жену. Однажды он не сдержался и выгнал из дома сына знаменитого художника Перова, у которого случился короткий роман с Верой Алексеевной. Правда, после этого случая многие знакомые изменили свое мнение о жене художника в худшую сторону. Валентин Серов даже позволил себе резко охарактеризовать свое отношение к ней: «…нет во мне к ней ни симпатии, ни уважения».

Вероятно, подобные мнения складывались в том числе и благодаря откровенным рассказам Ильи Ефимовича о непростых семейных отношениях – между супругами, между родителями и детьми. Репины то расходились, то сходились вновь. А окончательный разрыв произошел только после переезда художника в Куоккалу под Петербургом.

Расставшись с женой, Репин мечтал встретить женщину, способную захватить его целиком. Долгое время он дружил с дочерью Льва Толстого – Татьяной, был увлечен одной из талантливейших своих учениц, уже упоминавшейся Верой Веревкиной. Но самой сильной любовью стала для него молодая художница Елизавета Николаевна Званцева. Репин написал пять ее портретов. Единственный сохранившийся из них по завещанию художника был передан в дар музею «Атенеум» в Хельсинки.

Елизавета Николаевна Званцева – одна из последних владелиц Тарталейской усадьбы, правнучка Петра Павловича Званцева – сына турецкого паши, погибшего при взятии крепости Жванец в 1769 году. Попечение о турецком мальчике взял на себя Павел I, крестил его именем Петр, а отчество по обычаю дал Павлович. Фамилия же была образована от названия крепости – Жванцов, которая впоследствии трансформировалась в Званцов, а затем в Званцев.

В 1796 году Павел пожаловал своему крестнику Тарталеи – село в Бутурлинском районе Нижегородской области. Так же называлась и дворянская усадьба Званцевых близ одноименного села – место, о котором Репин всегда вспоминал с восторгом.

Знакомство Лизы и Репина произошло в Петербурге в доме ее тетки Е. Н. Гаевской, где собирались виднейшие литераторы, художники, музыканты. Как уже говорилось, конец 1880-х годов был нелегким для Ильи Ефимовича в личном плане. На нем тяжело сказался разрыв с женой. Их непонимание зашло так далеко, что совместная жизнь лишилась всякого смысла. Но и душевное одиночество, и неудовлетворенность работой, и недовольство собой – все отступило в сторону, когда в мастерской Репина появилась новая ученица – юная Лизанька Званцева. Она была само совершенство молодости – и по летящей походке, и по восторгу, с которым она смотрела на картины, зная, чему хочет научиться, и по твердости отказа еще женатому Репину, влюбившемуся в нее до беспамятства.

Выросшая в семье, где приоритетом были духовные ценности, чуткое восприятие искусства, Лизанька Званцева излучала обаяние утонченной, яркой индивидуальности. Казалось, что все ее существо, все ее помыслы далеки от земных проблем. Но это впечатление, усиленное необычной, экзотической красотой девушки, было обманчивым. Дочь коллежского асессора, обласканная счастливой судьбой, обладала цепким взглядом, беспокойным нравом и аналитическим умом.

Несмотря на то что Лиза часто выезжала с матерью за границу, вращалась в высших московских и петербургских кругах, она с удовольствием вновь и вновь возвращалась в Тарталеи, в тенистый липовый парк, окружавший усадьбу. Летом жизнь в Тарталеях была прекрасной. В усадебном доме была выстроена небольшая сцена с уютным зрительным залом. Ставились домашние спектакли: «Барышня-крестьянка», «Русалка», «Каменный гость», «Скупой рыцарь» Пушкина, а также «Таланты и поклонники», «Последняя жертва» Островского, «Ревизор»

и «Женитьба» Гоголя. Актерами и режиссерами были обитатели этой и соседних усадеб.

«Тарталеи! Чудный, упоительный сон!» – так воскликнул Репин, покидая усадьбу гостеприимных Званцевых в 1890 году. «Живя в Тарталеях, я так был очарован и необыкновенной любезностью хозяев, и роскошью природы, и великодушием ко мне царицы Тарталей Елизаветы Николаевны, что рад был как-нибудь отразить свою благодарность», – писал Репин Петру Ивановичу Званцеву.

Романтическая встреча в Тарталеях так и осталась единственной. Не закончив Академию художеств, Елизавета в 1897 году вместе со своим другом детства К. Н. Сомовым отправилась в Париж, где работала в известных школах французских художников. Вернувшись в Москву в 1899 году, она открыла художественную школу, в которой преподавали известные художники, в частности К. Коровин и В. Серов. В 1906-м Елизавета Николаевна открыла студию рисования и живописи в Петербурге, которая просуществовала до 1916 года. Там, Е. Н. Званцевой преподавали такие известные художники, как Лев Бакст, Мстислав Добужинский, Кузьма Петров-Водкин.

Все это время Репин внимательно следил за творческой жизнью своей ученицы и при необходимости приходил ей на помощь. Их дружба сохранилась на долгие годы, и никогда не угасал в них интерес к делам друг друга.

Портрет Елизаветы Николаевны Званцевой – один из лучших в репинской галерее портретов. Репин писал ей: «Стасов пришел в восторг от вашего портрета, говорит, что это лучшее, что я до сих пор сделал». Еще бы! Ведь кистью художника водило не только мастерство, но и любовь.

Илья Ефимович понимал бесперспективность своих чувств, но ошибался в природе этой бесперспективности. Ему казалось, что помехой в их отношениях является его демократическое происхождение. На самом деле Елизавета Николаевна восхищалась Репиным, но не любила его. Большой, настоящей, всеохватывающей любви в жизни Званцевой не случилось. Вечные поиски себя и своего места в искусстве оттеснили для нее любовь на второй план. А возможно, она ждала «принца на белом коне», чуда, которое так и не пришло. Но удивительно, с каким тактом девушка вышла из этого непростого положения и вывела из него своего учителя. Теплые дружеские отношения будут связывать их всю жизнь. В первых письмах Репина после отъезда из Тарталей еще звучит горечь безответного чувства. «Могу ли я когда-нибудь забыть, как Вы сели со мной в тарантас и проводили меня через весь Княгинин. Долго я смотрел вслед, как Вы удалялись… я загадал, если она обернется, но… Вы не обернулись». «О, милая, прекрасная, жестокая, бессердечная Елизавета Николаевна, если бы Вы знали, как Вы меня бесите Вашим загадочным отношением ко мне!»

Илья Ефимович посетил Тарталеи в июне 1890 года, но «тарталейская тема» еще долго звучала в его письмах. Почти каждую неделю в Тарталеи летели конверты с петербургским штемпелем. «Когда Вы приедете из Тарталей? Какой приедете? И приедете ли еще?»

В более поздних письмах Репин дает советы своей ученице: «…я советую Вам приезжать в Питер… рисовать будете по вечерам в Академии, днем – в моей мастерской. Займитесь хорошенько». «Как Вы наивны, полагая, что меня избаловала публика и рецензенты! Для меня это такая отдаленная мишура, что я никогда не придавал ей значения». В письмах звучат и жалобы художника, позволительные только с близким другом: «Нет, зло, раздражительность и отчаянность происходят от надорванных сил, от непосильных порывов, от невозможности приблизиться к идеалу…»

Судьба не всегда дает нам возможность получить желаемое.

После революции Елизавета Николаевна некоторое время жила в Нижнем Новгороде, затем переехала в Москву. Семьи у нее не было, и все нерастраченное чувство материнства она перенесла на беспризорных детей, когда работала в московском детском доме.

Сохранились письма, которые Репин писал Званцевой с 1888 до 1893 года. Вот строки одного из них: «Как я Вас люблю! Боже мой, боже, я никогда не воображал, что чувство мое к Вам вырастет до такой страсти. Я начинаю бояться за себя… Право, еще никогда в моей жизни, никогда никого я не любил так непозволительно, с таким самозабвением… Даже искусство отошло куда-то, и Вы, Вы – всякую секунду у меня на уме и в сердце. Везде Ваш образ. Ваш чудный, восхитительный облик, Ваша дивная фигура с божественно-тонкими, грациозными линиями и изящнейшими движениями!! Как я прежде не видел всего этого? Удивляюсь, не понимаю! Как не мог видеть раньше Ваших душевных особенностей, Вашей нравственной красоты. Ваша душа так неподражаема, так изящна, в ней столько простоты, и правды, и глубины ума…»

Из репинского пиcьмa к E. H. Звaнцeвoй oт 8 ноября 1891 гoда известно, что он eщe в вocьмидecятыx гoдax нaпиcaл вocпoминaния o cвoeм дeтcтвe и oтpoчecтвe, нo пoтoм уничтожил написанное. «Cкoлькo я cжeг нeдaвнo cвoиx вocпoминaний! – cooбщaeт художник в этoм пиcьмe. – Paд, чтo cжeг. К чeмy paзвoдить этoт xлaм».

Репин часто проявлял нежелание говорить о себе.

Тогда, в 1887 году Илья Ефимович пережил не только развод. Он вышел из Товарищества художественных передвижных выставок, с которым был тесно связан на протяжении тридцати лет. Ему не нравилось, что передвижники замыкаются в себе, почти не принимают новых членов, особенно молодых. «С тех пор как товарищество все более и более увлекается в бюрократизм, мне становится невыносима эта атмосфера. О товарищеских отношениях и помину нет: становится какой-то департамент чиновников», – писал он художнику Савицкому.

После всех этих потрясений Репин чувствовал себя усталым, здоровье его пошатнулось. Владевшее им многие годы страстное творческое напряжение стало постепенно ослабевать. В 1892 году на деньги, полученные от продажи «Запорожцев», Репин приобрел в Витебской губернии, на берегу Западной Двины имение Здравнёво. Работал в это время мало и писал одной из своих знакомых: «Я не могу ни на чем из моих занятий остановиться серьезно – все кажется мелко, не стоит труда…»

Но жизнь предложила Репину новые сферы деятельности. В 1894 году он принял предложение академии занять вакантное место профессора и с увлечением отдался новому делу – преподаванию.

Л. А. Шевцова-Споре, которой довелось жить в академической квартире Репина в Петербурге в течение трех лет – с 1897 по 1900 год, так вспоминала об этом времени: «До этого я, девочка-подросток, училась в гимназии в Польше, где мой отец, полковник артиллерийской службы А. А. Шевцов (брат жены И. Е. Репина), находился на службе в армии. Но вот отца перевели в Подмосковье (в Нахабино), и я осталась без учебного заведения. Было решено отдать меня к дяде в Петербург, где я могла учиться вместе с младшей дочерью Ильи Ефимовича – Таней. Так и было сделано. Я стала ученицей Василеостровской женской гимназии».

Шевцова-Споре пишет, что дом Репиных был открыт и доступен широкому кругу столичной интеллигенции. Кого тут только не было! Кроме тех, кто позировал художнику, здесь постоянно толпились студенты, его ученики. На молодежных вечеринках, обыкновенно в субботу, собирались десятки людей. Особенно велики были собрания в день рождения хозяйки дома – Веры Алексеевны, с которой, как уже говорилось, художник то сходился, то расходился в течение долгих лет.

Шевцова-Споре вспоминает именитых людей, бывших завсегдатаями репинской квартиры. Это известный гравер на дереве и офортист Василий Васильевич Матэ и художник и педагог Павел Петрович Чистяков. Оба жили при академии. Квартира Чистякова была во дворе, в отдельном доме, а Матэ жил тут же, в самой академии. Они бывали у Репиных особенно часто, а Матэ заходил буквально по нескольку раз в день. Кроме примелькавшихся художников в доме Репина постоянно бывали писатели, артисты, деятели науки и культуры, например Д. И. Менделеев и В. М. Бехтерев. У Менделеева брала частные уроки дочь художника Надежда.

Иногда, большей частью в праздничные дни, Репин по просьбе детей рисовал что-нибудь им в альбомы. Для этой цели у каждого из детей был заведен свой альбом. Кто просил нарисовать пожарного, кто матроса. Однажды какой-то из девочек Илья Ефимович нарисовал иллюстрацию к «Войне и миру» – момент, когда юная Наташа Ростова впервые появилась на взрослом балу.

Свою дочь Веру Репин откровенно любил больше других детей. Энергичная, веселая, предприимчивая девушка, она в полном смысле слова являлась душой семьи. С Верой никогда не было скучно, и Илья Ефимович выделял ее именно за то, что ему самому было приятно беседовать с ней. Фактически Вера была второй, молодой хозяйкой дома и могла принять кого угодно, свободно вела беседу с любым именитым гостем.

Бывало и так, что свое «привилегированное» положение Вера использовала в своих интересах и, в частности, для решения щекотливых денежных вопросов. Отец ей никогда не отказывал.

В бытовой жизни Репин был чрезвычайно прост и даже несколько скуп. Он был очень неприхотлив, воздержан от всяких излишеств. Но по большому счету, это все же не было скаредностью – Репин мог неожиданно потратить большие деньги на разные благотворительные дела, помощь молодым талантам или же пожертвовать их на общественно полезные нужды.

У Ильи Ефимовича за его счет жили три молодых художника – ученики его мастерской при академии: Вещилов, Чахров и Тряпичников. Им была предоставлена отдельная комната в большой казенной квартире Репина, и они столовались за общим столом. Летом же художник брал их с собой на свою дачу в Здравнёво. Нередко за столом у Репина можно было встретить и других его учеников.

Илья Ефимович презирал роскошь и всеми силами боролся с проявлениями барства. Любя все простое, он требовал и от молодежи простоты во всем: во внешнем поведении, одежде, пище. К примеру, семгу, шоколад, торты и прочие деликатесы Репин считал ненужной, праздной едой, а ананасы, апельсины и тому подобную снедь называл «азиатской роскошью».

Илья Ефимович всегда носил простую, удобную одежду и требовал, чтобы его дети одевались так же. А это не всегда вызывало их согласие. Например, Надя проявляла склонность к странным, дорогим нарядам, и отец вынужден был соглашаться с этими причудами. Но однажды, когда младшая дочь Таня сама сшила себе какой-то странный халат, с претензией на показное пренебрежение к моде, Репину это не понравилось, и он сказал: «Давай сейчас же одевайся, едем покупать материю, сшей себе другую хламиду получше. Безобразие!»

Шевцова-Споре вспоминает один из разговоров Ильи Ефимовича с Верой, которая была актрисой во второстепенном театре, содержавшемся на деньги издателя А. Суворина. Отцу ее игра не нравилась, и однажды он спросил Веру: «Сколько ты получаешь в твоем театре?» – «Ну сколько – рублей пятьдесят», – ответила Вера. И тут Репин предложил: «Знаешь, я тебе буду аккуратно выплачивать каждый месяц твои полсотни, только уходи, пожалуйста, из театра». Но Вера всегда поступала так, как ей хотелось, потому что знала слабость отца по отношению к ней. Так, совершенно не смущаясь, она могла взять рисунки и акварели из папок отца и продать их. Но так как в Петербурге продавать их было все же неудобно, Вера иногда передавала их для продажи в Москву.

Словом, жизнь в семье Репиных была не безоблачной.

Илья Ефимович приучал детей к строгости, режиму и аккуратности. Они вставали и ложились всегда точно, по «звоночному времени». Но как только отца поздно вечером не было дома (а это случалось нередко), дети давали волю шалостям и забавам.

Завтрак, обед и ужин были всегда в одно и то же время. Однажды будильник подвел – испортился, и с обедом запоздали. Вспыливший Илья Ефимович в сердцах бросил будильник на пол и разбил его. А на следующий день он привез в дом несколько будильников – в каждую комнату по одному. Комичность ситуации заключалась в том, что все они ходили по-своему, и с небольшими интервалами из разных комнат доносились звонки будильников. Дети веселились над этим от души!

Вся семья вставала рано утром, еще затемно, потому что надо было успеть на уроки. Завтракали обычно молча, Илья Ефимович сидел за столом вместе с детьми. Завтрак был самый скромный: хлеб, голландский сыр, калачи и чай.

У Репиных устраивались «четверги», проводились чтения, беседы, веселые игры. Часто были танцы, инициатором которых всегда выступала Вера. Нередко в этих юношеских увеселениях принимал участие и сам Илья Ефимович. Он лихо пускался в пляс, притопывал ногами, встряхивал густой шевелюрой. Когда дети пели, он подпевал густым баском.

Репин впервые вошел в семью Шевцовых в середине шестидесятых годов, и за шестьдесят пять лет дружеских отношений с ними художник много раз рисовал членов этой семьи. Когда девятнадцатилетний Репин познакомился со всеми детьми архитектора Шевцова – Софьей (позже она стала женой брата художника Василия), Александром, Алексеем и Верой, своей будущей женой, он сразу же решил, что будет их рисовать. Не прошло и года, как Илья Ефимович написал чудесную картину, в которой фигурируют оба сына архитектора. Картина называется «Приготовление к экзамену». Оба персонажа картины, вместо того чтобы заниматься науками, сибаритствуют и бездельничают; старший брат Александр в ленивой позе лежит на диване, а Алексей посылает воздушный поцелуй девушке, выглядывающей из окна противоположного дома.

Иногда Репин приглашал близких в качестве натурщиков для этюдов к своим картинам. Например, Алексей Шевцов позировал для «Запорожцев». С него же писана картина «Гайдамак».

Широко известна тщательно написанная картина «За чайным столом», на которой изображена семейная сцена в доме младшей дочери художника – Татьяны Репиной, по мужу Язевой. Хорошо получилась на этой картине внучка художника Тася. Ее младшая сестренка – грудной младенец Любочка – сидит на руках у няни (Любочка умерла в раннем возрасте).

В картине «На меже» изображена жена художника с двумя дочерьми на переднем плане – Верой и Надей, а вдали видна няня с Юрой на руках. Эта картина побывала на передвижной выставке.

Репин был хорошим педагогом, и практически все его ученики очень хорошо к нему относились. А. Н. Бенуа, который стал бывать в доме у Ильи Ефимовича с 1889 года, так вспоминал об их первой встрече: «Одной из моих любимых прогулок был Екатерингофский парк, тогда еще не совсем запущенный, обладавший еще своим поэтическим дворцом, от которого к взморью тянулся прямой линией канал. Однажды, возвращаясь из Екатерингофа на империале конки, я очутился рядом с Репиным, тоже возвращавшимся вместе с дочерью с какой-то пригородной экскурсии. Он необычайно приветливо ко мне отнесся и, доехав до своего дома у Калинкина моста, усиленно стал звать к себе, обещал показать «Казаков», над которыми он тогда работал и о которых с напряженным любопытством говорил весь город. В ближайший же четверг я пришел, застал у него многолюдное собрание и даже удостоился поворачивать страницы «Крейцеровой сонаты», исполнение которой явилось одним из номеров музыкальной программы того вечера. Но мне было не до «Крейцеровой сонаты». Я был весь охвачен счастьем, что увидал «Казаков», и если в это чувство счастья и входила доля тщеславия, радость, что я смогу похвастать перед товарищами такой «привилегией», то все же в основе этого счастья лежало опять-таки художественное наслаждение – восторг от сборища этих живых и характерных лиц. Еще больший восторг от благородного сочетания красок, сдержанно и все же из какой-то глубины сиявших всей своей свежестью…боже мой, чем она была тогда, когда она была только что рождена волей художника! Какая сила изливалась из нее, и как эта сила изумляла и покоряла. Какой картина казалась нужной, необходимой, в высшей мере важной. Как радостно и бодряще действовала она на те чувства, которые можно назвать “художественным патриотизмом”».