Илья (СИ)

Владимир в полной мере обладал тем, что греки называли «харизма», и, поскольку обладал, считал это качество единственным настоящим признаком подлинного властителя. В своих детях он его не видел, что, с одной стороны — успокаивало, с другой — внушало тревогу за будущее стола.

В этот веселый свадебный, ликующе-молодой, заразивший весь Киев удалью и острым ожиданием счастья приезд богатырей с заставы Владимир вдруг заметил, как популярен в народе Илья Муромец.

Нет, властной харизмы в нем не чувствовалось ни на грош. Полуседой богатырь с детской улыбкой и горько-вопрошающим вглядом всегда прищуреных узких глаз нисколько не походил на властителя, каким представлял его себе Владимир.

И тем не менее, от соглядатаев князя не укрылось то, что отметил в своих записках брат Амадео: Илья обладал влиянием, под которое попадали все, кто с ним служил.

Это нужно было выяснить, и стоило бы с кем-нибудь посоветоваться, но с кем? Во всех затруднительных случаях, требовавших тонкого подхода, Владимир привык советоваться с Добрыней, взращенным им, безусловно верным и умным, всегда дававшим дельные советы. Но не в этом случае! Никакой проницательности не требовалось, чтобы заметить, что Добрыня предан Илье, как брату, и буквально смотрит ему в рот.

Добрыня! Надежней которого у Владимира не было советника!

Иногда князь обращался за советом к Вольге Святославовичу, что, кстати, вызывало неодобрение Добрыни, который всегда не доверял «прежним». Старый полузмей говорил высокомерно и двусмысленно, но, как правило, по делу.

И кому сейчас предан Вольга? Вольга, у которого и зрачки-то стали почти как у людей, и обычная презрительная насмешливость отступает, когда он разговаривает с Ильей? И Добрыня, между прочим, уже волком на оборотня не смотрит.

Алешка… Тут и говорить не о чем.

Князь почувствовал, как неприятный холодок стал разрастаться в груди. Все, все, кого он считал самыми преданными, самыми своими…

Но главное — Киев. Кого признает Киев — тот и князь. Нужно было понять, чем Муромец брал киевлян.

Князь поразмыслил. Соглядатаям, доносчикам и их старшим он не доверял, полагая, что такая служба — не просто служба, а своего рода призвание. Кто привык подслушивать и вынюхивать, будет делать это со всеми. Нельзя даже краешком показывать таким людям ни сомнения, ни опаски, никакой другой слабости, что прячешь в сердце.

Оставался казначей, Фома Евсеич. Плешивый сморчок был куда умнее и доглядливей, чем казалось, иначе бы не имел столько лет свою малую долю. Место свое знал, чем обязан князю — понимал, и помалкивать умел. Да, Фома Евсеич — то, что надо.

****

И князь еще раз в этом убедился. Доклад, представленный казначеем вскорости, был подробен и не оставлял сомнений, что Фома Евсеич имел своих собственных наушников среди самого разного люда, в том числе и в таких низах, куда люди Владимира не осмеливались соваться: среди нищих, в воровских и разбойничьих притонах.

Выводы, сделанные Фомой Евсеичем, успокаивали.

Муромец нигде и никогда, ни в трезвом виде, ни в крепком подпитии, не говорил речей против Владимира и за такие речи, произносимые другими (Владимир не сомневался, что произносились они подсылами Фомы Евсеича), мог и приложить говорящего — легонько, не до смерти, так только, чтоб дня три на лавке у печи постонал.

О князе вообще молчал, а если вызывали на разговор — говорил кратко и уважительно, как о бесспорном владыке.

Вызванный на разговор, подошла бы ли ему княжья власть, пожал плечами и сказал твердо и коротко: «Нет».

Причину популярости Муромца Фома Евсеич видел вот в чем: оказалось, Илья, не говоря никому ни слова, помогал семьям погибших и покалеченных в общих с ним сражениях воинов — кому деньгами, кому делом. Забор подправить, стропила поменять, крышу перекрыть — все как бы походя, в охотку. Шел мимо — чего ж не поменять?

Но Киев — не тот город, где такое оставят без приметки.

Что ж, добрый воин, добрый и верный, таким любому владыке только гордиться.

Но было в докладе Фомы Евсеича и другое. Не крамольное, нет, но странное.

В разбойничьем притоне один из завсегдатаев, уважаемых там людей, отказался играть в зернь на первого прохожего, как в этом притоне принято было время от времени развлекаться. В качестве объяснения бормотнул только: «Да ну его, надоело». Но Фома Евсеич установил, что разбойник этот несколько дней следил за ездившим в одиночку Ильей, чтобы найти подходящее место неожиданно напасть со своей шайкой, довольно многочисленной, и ограбить. Отказался от плана, сказав подельничкам: «Не по рыбакам рыбка». И в злую игру, где проигравший убивает кого назначено, случайного человека, больше не садился.

Старшины нищих ставили на пути Ильи Муромца действительно самых несчастных и нуждавшихся, подпуская даже не своих, со стороны, и даже у паперти. Никак не объясняли или говорили туманно, что грехов и так много.