Иллюзии

Папа ничего не отвечает. Он раскладывает инструменты на скамейке, выравнивая их просто так. Я жду его ответа, но он так и не отвечает.

— Мы должны забрать Рози с балета. Нам нужно идти.

Всё всегда было из-за Рози.

В необычном для себя приступе ярости я поднимаю цеховой нож и бросаю его на пол. Папа хмурится.

— Почему ты сделала это, Нора? — интересуется он, и я знаю, что папа злится.

Я хочу сказать ему, что мне больно из-за нашей семьи, вращающейся вокруг девочки, которая даже не связана с нами. Я хочу объяснить, что она значит для меня. Какой подлой и лживой она может быть.

Но не говорю ничего. Что из этого имеет значение?

— Мне жаль, — бормочу я, закрывая лицо.

Папа больше ничего не говорит. Он кладёт инструмент обратно на скамейку и выводит меня из своей мастерской.

Мне хочется обнять его.

Мне хочется, чтобы он обхватил меня своей рукой и относился ко мне, как к дочери.

Как к личности.

Желания это то, что я умею лучше всего.

Воспоминаний об отце мало, и они смутные. Прошло немало лет с того времени, как он умер, и та небольшая взаимосвязь, которая возникла между нами однажды, начала забываться с течением времени. Просто ещё одна вещь, которую я потеряла.

Его смерть выглядела, как запоздалая мысль. Однажды после школы, мать сообщила мне, что папа умер и больше никогда не придёт домой.

Я пыталась задавать ей вопросы, но она не отвечала.

— Мы планируем его похороны? Где он будет похоронен? — спрашиваю я со слезами, текущими по лицу.

Лицо матери каменеет.

— Его кремируют, и я развею его прах далеко, очень далеко. Но похорон не будет. Мы не можем себе это позволить. Теперь, когда он ушёл, у нас нет денег на глупые вещи.

Глупые вещи? Прощание с отцом глупость?

— Ты ужасная! — кричу я. Это единственный раз, когда я повышаю голос на мать. И станет последним, как хорошо…

Ее лицо багровеет перед тем, как она ударяет меня по лицу. Даже учитывая, что это очень больно, я получаю удовольствие от прикосновения. Это один из немногих моментов, когда она заставляет себя прикоснуться ко мне.

— Нам будет лучше без него! — кричит она.

Лучше? Как она может так говорить?

Я не спрашиваю. У меня нет времени горевать.

Она запирает меня.

Я проведу остаток своей жизни в заключении.

— Заключённая, — выдыхаю я, обращаясь в пустоту.

Тот, кто держит меня здесь, не слышит ничего из того, что я говорю.

Я провожу пальцами по волосам. Засохшие кровь, песок и грязь покрывают мои руки.

— Я никогда не выйду отсюда, — громко произношу я. Это ужасная правда, но всё же, правда.

Спираль сжимается, и я еле замечаю стук с другой стороны стены.

Я опускаю руки по бокам и стою совершенно неподвижно. Не шевелюсь. Не дышу.

Только слушаю.

Тук.

Громче, чем выстрел в продолжительной тишине.

— Это реально? — шепчу я. Я больше ничему не могу доверять. В частности своим чувствам. И, конечно, не собственному восприятию.

Реальность — скользкая дорожка, ведущая в иллюзии.

Является ли стук иллюзией?

Тук, тук.

Я задерживаю дыхание и прижимаюсь ухом к обугленной чёрной стене.

Не шевелюсь.

Не дышу.

Только слушаю.

Ничего.

У меня вырывается рыдание. Это должно быть настоящим!

Я стою на прежнем месте. Отказываюсь двигаться. Я продолжаю прислушиваться и прислушиваться. Но я не слышу стук снова.

Мои уши начинают играют со мной злую шутку. Я слышу стук, которого на самом деле нет.