Иллюзии

Клаудиа правдиво отвечала на его вопросы. Она начала с того, кем она тогда была: тоже сирота, молодая девушка, которая не верила, что в ее жизни когда-нибудь будет любовь, и потому решила отдать самое дорогое, что она имела, — своего ребенка, — надеясь, что новые родители полюбят его и он никогда не почувствует себя сиротой.

— Я была молода, Чейз, и очень наивна. Я полагала, что подарить ребенка Рейчел и Виктору Кинкейдам — это дело хорошее, правильное, лучшее из всего, что может случиться в моей жизни. Они заплатили мне… но я сделала это не ради денег. Я бы сделала это просто так.

Ее голубые глаза были сейчас такими же серыми, как и у него, и она говорила с ним не как мать с сыном — родства здесь не существовало, — а как сирота с сиротой. Чейз Карлтон выслушал Клаудию Грин… и все понял. Потому что они были так похожи. Они оба вышли из приютов, где их никто не любил и где они были одиноки, и каждый из них пытался заполнить пустоту в душе, отдавая другим свою доброту.

Клаудиа с возрастом не утратила вкус к жизни и отдавала себя тем, кто в ней нуждался: раненым солдатам во Вьетнаме, Эдварду и Джиллиан, детям, которых спасли ее талантливые руки. Чейз тоже отдавал себя, совершая путешествия в умы убийц, подвергая себя этой пытке ценою собственного здоровья, потому что он был тем, кем был, и все, что имел, — это единственный дар, которым он обладал.

Встретившись с ней взглядом, Чейз сразу оценил ее, и прежде всего ее сердце, умеющее дарить.

— Если бы вы знали обо мне… — начал он осторожно.

— Я бы никогда тебя не бросила, — быстро ответила она. — Должно быть, Виктор знал об этом, поэтому и решил сказать мне, что ты умер.

— Но почему? Брэд говорил, что Брэдфорд Чейз потребовал от дочерей подарить ему внуков, но он не ставил условия, что у каждой должен быть лишь один ребенок.

— Тогда я ничего не знала о Брэдфорде Чейзе. Я только знала, как сильно Рейчел и Виктор хотели иметь ребенка. И только услышав горький упрек Брэда его деду, когда тот ультимативно заявил о своем желании иметь внуков, я поняла необходимость секретности, по которой мы провели все эти месяцы на юге Франции. Но мне даже в голову не могло прийти, что ты выжил. — Она сокрушенно покачала головой. — Может, я просто не допускала этой мысли, Чейз. Может, я боялась.

— У вас не было причин верить, что я выжил, — ласково произнес Чейз, почувствовав потребность ее утешить.

— Не было, — согласилась Клаудиа. — Во всяком случае, в то время.

— А сейчас? Вы знаете, почему они не захотели иметь нас обоих?

— Думаю, что знаю. Рейчел была очень хрупкой и очень болезненной. У нее было несколько выкидышей, и перед тем, как мы познакомились, врачи сказали ей, что новая беременность может ее убить. Думаю, Виктор решил, что никто не поверит, если Рейчел родит близнецов.

— И поэтому он решил бросить меня, — с горечью заключил Чейз и снова ощутил горячее желание ее утешить. У него не было желания ее наказывать. В этом не было ее вины. Она ничего не знала. А если бы знала, она бы его не бросила. Она была молода и считала, что недостойна любви, но она бы попыталась стать ему хорошей матерью.

Она была бы чудесной матерью. Она стала чудесной матерью женщине, которую он любил.

Чейз видел, как сильно Клаудии хотелось ему помочь, и на какое-то мгновение он позволил себе пофантазировать: он попал в аварию, его лицо изуродовано, кости переломаны, кожа разорвана в клочья, и вот он обратился с просьбой к своей матери, талантливому пластическому хирургу, создать ему новое лицо, совершенно изменив его, чтобы Джиллиан, глядя на него, больше не видела в нем зеркального отражения зла.

Чейзу так хотелось, чтобы его лицо было изуродовано, но вдруг он вспомнил, что Джиллиан рассказывала о пластической хирургии. Она говорила, что глаза не меняются. И руки не меняются, и сердце.

Чейз Карлтон никогда не поделится своими глазами, своими руками и своим сердцем с убийцами.

Клаудиа хотела помочь, но в данном случае оказалась бессильна. Ее щедрая душа не могла изменить правду.

Чейзу следовало бы заверить Клаудию, что гены зла, которые привели к тому, что его близнец стал убийцей, почти наверняка унаследованы им от Виктора, а не от нее. Виктор Кинкейд уже доказал, насколько он жесток, так же как она доказала свою щедрость. Она не должна винить себя за монстра, которого родила.

Чейзу следовало бы также сказать ей, что унаследованное от нее было самым лучшим из всего, что он мог получить: яркая голубизна в глазах, похожая на ее голубизну, когда он бывал счастлив… и нежность сердца, которое умело любить.

Но Чейз не мог сказать ничего. Слова, которые он хотел произнести, были слишком эмоциональными, и он уже погружался в боль, отчаянно желая поскорее оставить этот дом, чтобы подумать о близнеце, ставшем убийцей… об отце, безжалостно бросившем второго сына… о женщине, которая могла бы стать для него чудесной матерью… но больше всего — о женщине, которую он любил и потерял.