Иллюзии красного

Доктор поднялся на третий этаж, открыл кабинет. Застоявшийся воздух непроветренного помещения заставил его поморщиться. Он был ярым сторонником здорового образа жизни и непримиримым, беспощадным врагом вредных привычек. Воду он предпочитал пить только колодезную или родниковую. В Москве раздобыть ее было делом нелегким, но на что не пойдешь ради чистоты тела и духа. Воздух тоже должен быть свежим. Поэтому Борис Иванович первым делом открыл настежь окно, в которое сразу ворвался шум большого города, утренняя сырость, крики грузчиков из магазина напротив, стук деревянной тары и бутылок.

– О, Господи, повсюду суета мирская, – вздохнул доктор и принялся поливать цветы, которые он очень любил и разводил в огромных количествах. Они стояли на полу, на подоконнике, на столе, на навесных полках, на высоких шкафах с документацией. Стены кабинета были отделаны под дерево и украшены изделиями народного промысла из бересты, засушенных цветов и коры деревьев. Ничего не должно было напоминать людям, которые приходили сюда, о больнице и болезнях.

Валерия вошла без стука. То есть она не собиралась входить, а просто толкнула дверь, почти не сомневаясь, что она заперта. В такую рань вряд ли кто может оказаться на рабочем месте. Неожиданно дверь открылась, и ей ничего не оставалось, как войти.

– Здравствуйте, – неуверенно произнесла она, глядя на Бориса Ивановича, свежевыбритого, с аккуратными черными усиками, в светло-голубом отглаженном халате, который удивленно застыл с лейкой посередине кабинета.

– Какие люди! – преувеличенно обрадовался он, поставил лейку на подоконник и предложил Валерии сесть. – Что вас привело ко мне? Надеюсь, не болезнь?

– Отчасти.

Валерия чувствовала себя скованно, не знала, куда деть руки: сказывались бессонная ночь, нервозность последних дней, нездоровье. Обычно она в любой обстановке вела себя легко и непринужденно. Разозлившись на себя, женщина глубоко вздохнула и только приготовилась рассказывать о своих проблемах, как Борис Иванович сам заговорил:

– Как успехи, великолепный знаток английского? Много работы? Я всегда поражался вашему трудолюбию. Вы не ленивая женщина! А это большая редкость.

Разговаривая с Борисом Ивановичем, который иногда обращался к ней – перевести статью из иностранного журнала или письмо от зарубежных коллег, – Валерия ловила себя на том, что в его сладких и хвалебных речах, подчеркнутом уважении к ней и к другим людям, сквозит тщательно замаскированное, очень глубоко запрятанное осуждение и, возможно, презрение и нелюбовь. Тогда она начинала корить себя за излишнюю подозрительность, недоверие к человеку, который говорит искренне. Но этот червячок сомнения, неизвестно откуда берущийся, вдруг портил все впечатление от правильных и вроде бы добрых слов. Так и сейчас, за похвалой она ощутила насмешку. Или зависть? Невозможно определить точно.

Валерия тут же остановила себя. Кто она такая, чтобы судить этого человека? Тем более, что именно она пришла к нему за помощью. Не исключено, что все это ей кажется, – обыкновенная нервная истерика. Бабская истерика, что особенно противно.

Перед ее внутренним взором возникла Катенька, с обожанием расписывающая необыкновенные достоинства Бориса Ивановича. Именно она и отправила-таки Валерию к доктору, уверяя, что лучшего специалиста и более душевного человека днем с огнем не сыскать по всей Москве, что все маститые профессора по сравнению с ним глупые младенцы, а какой интеллект, какая тонкая натура, как понимает женскую душу! Катенька буквально захлебывалась от восторга и млела от восхищения. В такие минуты Валерии казалось, что приятельница вдруг сейчас растает в божественном свете Бориса Ивановича, как Снегурочка в жарких лучах Ярилы-солнца в опере Римского-Корсакова, которую они вместе с Катенькой недавно слушали в Большом театре.

Кажется, все эти мысли промелькнули на ее лице. Потому что Борис Иванович, бросающий на нее внимательные, проникновенные взгляды, заметил некоторое смятение, возбужденную мимику, истолковал это все по-своему и тут же отреагировал.

– Вы сегодня совсем другая, не такая, как всегда. Я вижу, вас что-то беспокоит, гнетет.

Борис Иванович любил показать свою проницательность, умение видеть людей насквозь и дальше, дать им понять, что от его всевидящего взора ничто не скроется, и что напрасны все усилия ввести его в заблуждение. Раньше, когда он говорил нечто подобное, Валерии отчего-то становилось неловко. Не разубеждать же его, в самом деле? Поэтому она отвечала уклончиво, как бы косвенно подтверждая его «догадки». Но в этот раз он неожиданно попал в точку.

– Видите ли, – она взглянула на него через стол, за которым он сидел, и внезапно сказала совсем не то, что собиралась. – Не могли бы вы пересесть поближе? Вот сюда.

Напротив кресла, в котором сидела Валерия, стоял стул. На него она и указала.