Босые ноги девушки, презревшей босоножки, медленно наступали на крупную обкатанную гальку. Возле опоры очередного понтона она заметила прозрачное желе - вытолкнутую из воды маленькую медузу.
– Что, озябла, дурашка? – спросила Клара.
Медузка подрагивала тонкой кожицей – неужели ещё жива? Клара наклонилась к ней и вдруг услышала позади себя знакомые голоса.
– Что с тобой, Аврелий? Ты сегодня какой-то грустный. Ты устал от меня?
– С чего ты взяла?
– Так, по мелочам.
Долгое молчание. Запах дыма от сигарет. Потом его слова:
– Соскучился.
– По кому?
– По детям. По семье.
– Но мы здесь всего третью неделю – неужели тебе так плохо со мной?
– Да нет, замечательно... Но я всё время думаю о них.
Снова молчание. Дрожала у ног Клары умирающая медуза. Неужели и у них умирает?
– Аврелий, дома всё должно быть нормально. Отдыхают, носятся по улицам, купаются...
– Да. Но они – часть меня. Я не могу о них не думать.
– Конечно.
– Не обижайся, Всеслава.
– Я не обижаюсь.
Молчание. Её голос в хрипотце страдания:
– Мне просто больно, Аврелий.
– Мне жалко тебя, Всеслава... И вообще... Пойду-ка окунусь, ладно? А ты позагорай. Я скоро.
Стукающие о гальку шаги и прерывистое дыхание оставленной на берегу женщины.
«Ну и ну! – ахнула Клара Аничкина. – Вон он как обращается с ней... Может, не стоило мне врать жене Макушева? Ведь что-то же случилось с его дочерью... Неправильно всё это стало...»
Она дождалась, пока Аврелий не вернулся к Всеславе, и ушла только при звуке поцелуя и скупых тихих слов мужчины: «Моя хорошая, прости...» Она ему нужна. Надолго ли? Накрепко? И необходимо ли? Всё это становится почему-то гадким. Интересно, а если бы Клара была на месте жены Макушева?.. Девушка содрогнулась и нахмурившись, толкнула калитку во двор своего дома. Её царапало весь остаток вечера, ночь и утро. Днём работа смазала царапины мазью суеты.
Жена Макушева в этот раз не позвонила, а Аврелий и Всеслава уехали до вечера на горный водопад с экскурсией. Клара увидела их лишь следующим утром, когда они шли на завтрак, – умиротворённые, щебечущие, восхищающиеся друг другом и красивые, как никогда.
Она сурово прищурилась на пару любовников... и в этот миг зазвонил телефон короткими междугородними звонками. Клара улыбнулась, предчувствуя, как молниеносно сломается сейчас неправедный союз.
«У него умирает дочь, а он романы крутит с кем попало! Из дома любовницу приволок!»
– Товарищ Макушев! – громко, официально позвала Клара, снимая трубку. – Подойдите, пожалуйста. Алло?
«Если это не его жена, я всё равно скажу ему про жену и дочь», – решила она.
– Здравствуйте, – устало проговорил женский голос. – Макушева снова нет?
– Он здесь, минуточку! – возликовала Клара и с вызовом уставилась на близкое лицо Аврелия.
«Ну, сейчас ты узнаешь, сейчас ты поймёшь, предатель, – фыркала она. – Ты тут отдыхаешь, милуешься с чужой тёткой, а твоя единственная дочь страдает или даже вообще умерла! Так тебе и надо, негодяй, и тебе, негодяйка, тоже!»
Аврелий слушал с каменным лицом слова далёкой жены. Всеслава нервно царапала ногтями стол.
– Да всё нормально, – отвечал Аврелий. – Да. Понятно. Купил... Хорошо. Как вы там?.. Я понял. Да, пока.
Он положил трубку. На Всеславу и не взглянул. Она не сводила с него глаз, ожидая. Не выдержала молчания и спросила:
– Ну что? Кто звонил?
– Жена, – ответил Аврелий.
– Жена?.. – Всеслава сжалась. – И что?
– Ничего... – потом решился: – Говорит, дочка...
«Умерла», – отозвалось в Кларе.
– ... Уже разговаривает, бегает... Болела всю прошлую неделю. Выздоровела только что. Мальчишки с ней нянчатся... – он опустил глаза в пол и сказал: – Я поеду, Всеслава.
– Куда?!
– Домой.
– Но у нас ещё неделя!
– Мне нужно уехать сейчас. Я не могу по-другому. Извини.
– Аврелий...
– Пока. Не обижайся, ладно?
Он не поцеловал её, не обнял; обогнул, как чужую, и ушёл к себе собирать вещи. Всеслава статуей застыла возле Клары, и та увидела, как гаснет в ней южное солнце и как заметает студёным штормовым ветром синь ясного моря.
«Бывают ли на свете сказки? Бывают, если ты знаешь, что всякая сказка – это оборотная сторона обыденности и суровых реалий. Бывают. И хорошо, что сказки, пусть недолговечные, даны нам на Земле».
Клара Аничкина пососала кончик ручки, рассеянно уставившись на большие настенные часы, стрелки которых стояли на цифре «двенадцать». Полдень. Где-то за окнами и стенами уезжали двое. Двое отчуждённых, переживших свою сказку. Сказку, щедро политую горечью предательства и замаранную грязью измены. Сказку, для которой обнаружилось слово «конец». Сказку, которая будет вспоминаться со стыдом и брезгливостью, если эти двое для Бога не мертвы.
Трепетали морские волны.
ОХАПКА
Начали морщиться сугробы на газонах. Что ли скоро весна? Да, возможно. Седьмое марта... Раньше в это время на прогалинах крепенько пыжились жёлтые коротышки мать-и-мачехи. Но это - на свободе, там, где земля не похоронена под асфальтом. А в городе, где чёрная рассыпчатость прорывается лишь там, где ей позволили, мохнатых коротышек нет.