— Ты живешь здесь один? — спросила Джульетта. — Тут больше никого нет? — Она не сдержалась, и в ее голосе прозвучала слабая нотка надежды.
Соло покачал головой.
— А еще ниже?
Джульетта осмотрела свою рану. Кровотечение почти остановилось.
— Вряд ли, — ответил он. — Иногда мне кажется, что кто-то есть. Изредка пропадает помидор, но его могут утащить и крысы. — Он уставился в угол комнаты. — Не могу поймать всех. Их становится все больше и больше…
— Но иногда ты думаешь, что вас тут больше? В смысле выживших?
— Да. — Соло почесал бороду и обвел комнату взглядом с таким выражением, словно хотел что-то предложить своей гостье. — Иногда я обнаруживаю, что какие-то вещи передвинуты. Нахожу что-то оставленное. Невыключенный свет в теплицах. А потом вспоминаю, что это сделал
Он рассмеялся, что явилось его первым естественным поступком. Джулс предположила, что за эти годы он много смеялся. Люди смеются или чтобы сохранить здравость рассудка, или потому что отчаялись бороться за его сохранность. Они смеются в обоих случаях.
— Я и про нож у двери подумал, что сам его туда засунул. Потом нашел трубу. И стал гадать: а вдруг ее оставила очень большая крыса?
Джульетта улыбнулась:
— Я не крыса.
Она поправила на теле скатерть, похлопала себя по голове и попыталась вспомнить, что стало с полосой ткани, которой она обмотала голову.
Соло вроде бы задумался над ее словами.
— Так сколько лет все это тянется? — спросила она.
— Тридцать четыре, — мгновенно ответил он.
— Тридцать четыре
Он кивнул, и пол словно ушел из-под ее ног. Голова закружилась от мысли о столь долгом времени, проведенном в одиночестве.
— А сколько тебе
— Пятьдесят. В следующем месяце будет, совершенно точно. — Он улыбнулся. — Как это забавно — говорить. — Он обвел рукой комнату. — Я иногда разговариваю с вещами и насвистываю. — Он посмотрел на нее. — Я хорошо умею свистеть.
Джульетта осознала, что она, наверное, только
— Но как же ты
— Сам не знаю. Я и не настраивался выживать годами. Старался протянуть несколько часов. Часы складывались друг с другом. Я ел. Я спал. И я… — Он посмотрел в сторону, подошел к одной из полок и порылся среди банок, многие из которых были пустыми. Отыскал вскрытую, без этикетки, и протянул ей. — Фасоли хочешь?
Ее первым порывом было отказаться, но его напряженный взгляд сделал отказ невозможным.
— Конечно, — ответила Джульетта и поняла, насколько голодна.
Она все еще ощущала во рту вкус несвежей воды, желудочного сока и недозрелого помидора. Соло подошел ближе, Джульетта сунула пальцы в банку и выудила зеленую фасолину. Сунула ее в рот и разжевала.
— И я испражняюсь, — застенчиво признался он, пока она глотала. — Некрасиво. — Он покачал головой и достал фасолину. — Я тут один, поэтому просто хожу по туалетам в квартирах, пока там не начинает слишком сильно вонять.
— В
Соло поискал, куда поставить фасоль, и выбрал для банки место на полу, возле кучки мусора и холостяцкого хлама.
— Унитазы нигде не сливаются. Нет воды. А я тут один. — Он вроде бы смутился.
— С шестнадцати лет, — подсчитала Джульетта.
— Так что здесь произошло тридцать четыре года назад?
Она поднял руки:
— То, что происходит всегда. Люди сошли с ума. Достаточно, чтобы это случилось только раз. — Он улыбнулся. — Нас ведь не хвалят за то, что мы в здравом уме, так ведь? И меня не хвалили. Даже я. Даже сам себя. Я держался и держался. Держался еще день, еще год, и не получил за это никакой награды. В том, что я остался нормальным, нет ничего великого. В том, что не сошел с ума. — Он нахмурился. — Но однажды наступает один плохой день, и начинаешь за себя тревожиться, понимаешь? Достаточно всего одного дня.
Он неожиданно уселся на пол, скрестил ноги и подергал ткань комбинезона там, где она пузырилась на коленях.
— В нашем бункере случился один плохой день. Этого хватило. — Он посмотрел на Джульетту. — Никакой награды за все предыдущие годы. Никакой. Хочешь сесть?
Он показал на пол. Джульетта опять не смогла отказаться. Усевшись подальше от вонючего матраса, она прислонилась спиной к стене. Ей предстояло усвоить много новых фактов.
— Как ты выжил? В смысле в тот плохой день? И потом.
Она немедленно пожалела, что спросила. Знать это было не важно. Но все же ей хотелось знать. Может, чтобы заглянуть в то, что ее ждет. Может, потому что она боялась, что выживание здесь способно оказаться хуже умирания снаружи.
— Потому что боялся, — сказал он. — Наставником моего отца был начальник Ай-Ти. Этого места. — Он кивнул. — А отец — стажером. Знал об этих комнатах. Один из двух, может, трех, кто знал. Когда началось сражение, он в первые же несколько минут показал мне эту комнату, дал свои ключи. Он устроил диверсию, и я неожиданно остался единственным, кто знал об этом месте.