Иллюзия реальности (СИ)

— В какой-то мере они правы. Одного того, с какими мучениями во все века претворялись в жизнь новые идеи, достаточно, чтобы с презрением относиться к человечеству. Но к чему вы спрашиваете? Я не афиширую свое членство в ордене, но и, само собой разумеется, особо не скрываю сей факт. Какое отношение имеет это обстоятельство к нашему разговору?

— Мне не нравится итоговый вывод, который делают ваши орденские братья: ценность человеческой жизни пренебрежимо мала. Как с точки зрения продолжительности — по сравнению с Вечностью. Так и с точки зрения важности для Мироздания — вследствие ничтожности в отношении творческого потенциала.

— Ну и что?

— В последний год вокруг вас произошла череда несчастных случаев, повлекших человеческие жертвы. Вот, например, пропажа в тундре вашего напарника по команде во время соревнований по экстремальному туризму.

— Да, было такое. Я так за него переживал. Искал несколько дней. А он, болезный, как в воду канул…

— Если бы только он, — пробормотал Шоанар, протягивая графу список имен. — А как вы объясните другие летальные случаи?

— Наверное, я просто притягиваю несчастья. Мне попадались подобные уникумы. Мы с достопочтенным Нилом — пусть ему всегда сопутствует удача в изучении Будущего! — даже провели специальное исследование. Опубликовали большую статью в журнале «Родиниловский вестник». Я, видимо, заразился, попал в число притягивающих неприятности, — сказал Леверье, с неподдельным интересом читая предложенные бумаги. — Надо же, сколько людей пострадало, оказавшись рядом со мной. Неужели это все ваши тайные агенты?

— Не лицедействуйте, граф!

— Тем более когда речь идет о человеческих жизнях.

Последняя фраза была произнесена Олмиром Удерживателем, внезапно очутившимся в кабинете. Воздух, вытесненный телом императора, породил еле слышный хлопок и резкую волну, сдвинувшую бумажные листки, разложенные советником.

Шоанар и Леверье синхронно вскочили, согнувшись в поклоне, как то предписывали требования дворцового этикета, и хором произнесли:

— Здравия желаю, Ваше Императорское Величие.

— И вам того же. Ваш разговор, насколько я могу судить, подошел к концу. Вы свободны, граф. А вы, советник, останьтесь.

— Ох, стар я стал. Никак не могу привыкнуть к нуль-транспортировке. Выскакивают тут, как черт из табакерки… — пробормотал Леверье как бы про себя. Уже громче добавил: — До свидания, Ваше Императорское Величие.

— Всего хорошего.

Оставшись наедине с советником, Олмир не спеша прошелся по кабинету, потрогал виньетки, украшающие книжный шкаф. Когда на Ремите укоренились земные леса, в моду вошла массивная, замысловато украшенная мебель из древесины, считающейся в незапамятные времена на Земле драгоценной. А поскольку жили такие изделия многие столетия, то так и законсервировались в привычные украшения большинства родовых гнезд.

Шоанар молча наблюдал за императором, не решаясь заговорить.

Принимая приглашение Олмира возглавить аналитические службы Дома Медведя, он полагал, что долго, по обыкновению, на Ремите не задержится. Поможет преодолеть временные затруднения, наладит тонкие общественные механизмы прироста авторитета королевской власти, попутно продвинет свой «геронтеллект» — и вновь продолжит нескончаемые странствия. Как обычно, жизнь внесла коррективы в как обычно наивные планы.

Бурное кипение верхушки ремитского общества выковывало удивительно яркие личности — вот где в полной мере оказались затребовательными его навыки психоаналитика. Он проявлял чудеса изобретательности, выкладываясь на все сто, не спал ночами. А в итоге прикипел сердцем к Ремите, к новым друзьям в окружении Олмира, и уже не представлял себе существования в ином месте. Вдобавок к первому своему дому, построенному сразу по приезду на Ремиту, рядом с Замком Размышлений на Перекрестке он воздвиг второй. С большим садом и глубоким прудом, с двух сторон затененным высокими крытыми верандами из красного дерева. И все чаще мысленно представлял себе: вот он отойдет на покой и начнет по-настоящему — не так, как сейчас, в случайных промежутках между делами, — ухаживать за цветами.

Жаль только, что нежно лелеемый проект его, условно называемый геронтеллектом, пробуксовывал.

В былые годы он гордился тем, что его называли одним из столпов-зачинателей новой науки — психоаналитики, позволяющей отыскивать хитрые ключики скрытого манипулирования общественным сознанием. Причислили его к когорте классиков, величайших мыслителей человечества, открывающейся именами Пифагора, Аристотеля, Бэкона, Ньютона… и сквозил за дифирамбами безапелляционный приговор: все, больше ничем ты нас не удивишь. Не позволено человеку в своей жизни стать великим более одного раза. Из чувства противоречия он пытался доказать обратное. И нашел: разработать способ предотвращения старения психики. Сейчас, когда продолжительность каждой человеческой жизни стала неопределенно большой, эта проблема приобрела особую актуальность.