— Отчасти. Перворожденные создали в своем Шаре изолированные островки жизни. Мне это напомнило то, чем занимаемся мы. Но аналогия оказалась ложной. У нас — метагалактики со своей стрелой времени, у них — маленький объем обычного пространства помещается в квантитную оболочку. Это ж сколько забот им доставляет выправление экологических циклов! Помнишь, как мы мучились, когда создавали Подарок, которым порадовали Зою перед свадьбой? — Олмир помолчал, отмахнулся от воспоминаний и добавил: — А в целом у экспедиции дела идут не блестяще.
— Что так?
— Я пока не понял, в чем дело. То ли чересчур медлят, то ли торопятся. А может, и то, и другое. Запущенные ими астрозонты были уничтожены, поэтому они не смогли провести точные физические измерения в окрестностях Шара. В результате не выяснили, что умеют делать Перворожденные на квантовом уровне. А исследования Медузы после выхода из строя одного космолета вообще прекратили. Побоялись послать к ней второй аппарат.
— Марк, кстати, уже проникся вопросом сделать квантит.
— Очень хорошо. Значит, скоро нас ожидает революция в материаловедении.
Месенн присел на диванчик у журнального столика, прихватив вазу с фруктами. Неспешно отрывая от грозди виноградинки по одной, с видимым удовольствием ел. Олмир устроился поудобнее в кресле напротив.
— Между прочим, эти свертки Гота — хитрая штука. Я голову сломал, прежде чем разобрался с ними. Вам, ремитцам, Лоркас дал хорошее образование. Все области знаний для вас как родные. А для меня математика — сказочная страна, полная чудес. Я ассоциирую ее с детским конструктором. Придумывают досужие мыслители — надо, не надо ли — разнообразные детальки на все возможные случаи. А кто строит какое-нибудь приспособление, тот подходит к заготовленной ими огромной куче добра, роется и роется, пока не найдет что-нибудь подходящее. Я всегда трачу на это дело уйму времени.
— Хорошее сравнение. Запомню.
Не ясно, кто получал большее наслаждение: Месенн, смакуя виноград, или Олмир, наблюдая за другом.
— Внутри каждой квантитной оболочки Перворожденных, судя по всему, обитали разумные. Что они сейчас, после того, как мы до них добрались, делать будут… — задумчиво произнес Олмир и неожиданно перешел на деловой тон: — Давно хочу тебя спросить, какова судьба тех сотворенных нами разумных существ, когда мы скручиваем их стрелу времени? Ведь не могут же они просто пропасть.
— Я много раз задавал себе этот вопрос, — беспечно поведал Месенн, — и каждый раз отвечал себе: не знаю. Исчезают, и все.
— Сколько ты за свою жизнь уже сотворил виртуальных миров? Тысячу, две, десять тысяч? И все они просто пропали? Не могли они исчезнуть бесследно! Как ни замедлялся у них научно-технический прогресс, но все равно знания постепенно накапливались. Рано или поздно, но добирались они до того, о чем мы даже не догадываемся. Виерными силами, конечно, им пользоваться было несподручно — мы впрыскиваем им ограниченный потенциал. Но чем-то другим, возможно, еще более изощренным — что мешало? Через миллиард лет, десять ли миллиардов или еще больший промежуток своего времени, но добирались же они с горем пополам до абсолютной истины.
— А что такое истина?
— В отместку твоему конструктору нарисую тебе такую картинку. Представь, что мы находимся в большой темной комнате. У каждого в руке маломощный фонарик. Один забился в угол и со ссылкой на труды древних философов заявляет, что истина — это синтез однородно-несовместимого. Второй бегает от одной стены к другой и кричит, что истина — это единство противоположностей. Третий обнаружил внутри комнаты какую-то мебель и утверждает, что истина спрятана в ней. И никто из них не видит главного — того, что находятся они в одном большом помещении. Так и мы в своем поиске истины. Не видим стержня, вокруг которого можно нанизать единственно правильные представления об истине.
— Приму к сведению твой образ, — задумчиво ответил Месенн. Помолчав, добавил: — Откровенно говоря, я полагал, что мои виртуальные творения, пройдя путь познания до конца, сливаются со всем Мирозданием. Но это так, личные ощущения. Сказать, как они это делают, во что конкретно превращаются, почему становятся ненаблюдаемыми, я не могу. По моему мнению, подобные взгляды относятся к сугубо личным. Примерно то же, что и религиозные верования. Их нельзя ни доказать, ни опровергнуть.
Месенн вновь замолчал, разглядывая оторванную виноградинку. Кинув ее в рот, прожевал и решительно произнес:
— Чем больше власти приобретаешь над материей, тем меньшим материалистом становишься. Мы можем делать с веществом почти все, что захотим. Но что с того? Умнее мы не стали. Счастливее — тоже. Разве что прочнее утвердились в мысли, что дух выше плоти. Но и ранее в этом мог убедиться каждый: достаточно было представить, что перекрыты все сенсорные каналы, связывающие твой мозг с телом и окружающим миром. Ты ничего не будешь чувствовать, но способность мыслить ведь сохранишь. Правильно?