Иллюзия жизни

– Счастливый ты парень. Бог тебя уберег от тяжелой болезни, которая зовется графоманией. Болячка эта неизлечима. Поразив душу в молодости, она гложет человека до глубокой старости. Знаю об этом не понаслышке. Сам – графоман с большим стажем. Сочинительством занялся, едва осилив грамоту. К концу десятилетки накропал две толстые тетрадки стишат. Намеревался поступить в литературный институт, да Отечественная война помешала. Забрали восемнадцатилетнего паренька в пехоту и отправили на фронт. Попал в самое пекло, под Брест. Повидал такое, чего ни в сказке сказать, ни пером описать. Фашисты перли напролом, а мы – ни тпру, ни ну, ни кукареку. У них даже песни были угрожающие: танки идут, самолеты летят и все такое мощное. А у нас: «Эх, тачанка-ростовчанка, все четыре колеса!». И вот прет на меня, лежащего в самодельном окопчике, бронированное чудовище, а кроме бутылки с зажигательной смесью, остановить его нечем. Вскакиваю с поллитровкой в руке и ору что есть мочи: «Стой, курва!». Не слышит он, вражина, моего угрожающего крика и, даже загоревшись, не останавливается. Второй бутылки, чтобы разжечь костер поярче, в запасе нету. Единственное спасение – ноги. Так вот на своих двоих рысью и прогарцевал я от Бреста до Москвы, пока маршал Жуков не заставил остановиться. Обратный путь, от Москвы до Берлина, уже на бронетехнике одолел. Домой вернулся в двадцать три года с белой, как свежий снег, головой. Человеческие нервы не из молибдена сделаны, и всякие срывы бывают. Такая вот арифметика…

– После войны не пытались поступить в литинститут? – заинтересовавшись рассказом ветерана, спросил Слава.

– За военные годы отец искурил мои тетрадки со стихами. Для сочинения новых свободного времени не стало. Голодно было после войны в Березовке. Колхоз обнищал, завалился. Это уж после Игнат Матвеевич Бирюков, вернувшись с фронта полным кавалером орденов солдатской Славы, на ноги его поставил. Родители мои состарились. Пришлось на краткосрочных курсах выучиться на тракториста и от зари до зари тянуть механизаторскую лямку. Графоманский зуд возобновился у меня в хрущевскую пору, когда культ личности развенчали. Взялся за перо – вроде получилось. Отправил пару стихов в районную газету. Их напечатали. Послал еще – тоже проскочили. Я осмелел. Запустил большой пакет в «Сибирские огни». Опять победа! Опубликовали подборку на двух журнальных страницах. Познакомиться со мной приехали из редакции поэты Саша Плитченко и Гена Карпунин. Похвалили, помогли составить сборничек карманного формата. Новосибирское издательство его одобрило, но хрущевская оттепель уже кончилась, и областной цензор, чтоб ему долго жить, зарубил мой труд. Де, мол, стихи антисоветские, подрывают устои социализма. Такой приговор ударил меня по рукам. Идти на сделку с совестью и восхвалять репрессивную власть я не мог ни за какие коврижки. На то были причины. Родители мои, имевшие до революции середняцкое хозяйство, оказались кулаками. Колхозники до хрущевской поры, как рабы, горбатились за копеечные трудодни, и паспорта им не давали, чтобы не улизнули из колхозного ярма. Со мной, защитником Отечества, власть тоже поступила, как последняя проститутка. Когда я стал ей не нужен, демобилизовала из армии без копейки в кармане. Дескать, благодари, солдат, Бога, что жив остался. Косточки других, павших в боях за Родину, до этих пор не захоронены и тлеют в лесных урманах…

Голубев воспользовался возникшей паузой:

– С Царьковым вы на почве стихов сблизились?

– Пушкин писал: «Бывают странные сближенья». Так и у нас с Гошей произошло. Контуженный душманами молодой человек потянулся к деду-ветерану, сохранившему ясность мышления. Наверное, сказалось нечто общее в наших судьбах. Гоша впал в стихотворство, как и я, будучи школяром. Первые его стихи напечатали «Пионерская правда» и журнал «Мурзилка». Прочно оседлать крылатого Пегаса парню, как и мне, помешала война. Из Афганистана Гоша вернулся с размозженным затылком. А в задней части черепной коробки находится мозжечок, который влияет на равновесие тела и координацию движений. Врачи сумели поставить инвалида на ноги, однако повреждение мозжечка периодически давало себя знать, и Гошина походка становилась как у матроса в тот момент, когда корабль уже перевернулся. По-другому говоря, ходил будто пьяный. А в последние годы вспыхнул у него рецидив графомании. Имея больную голову, писать хорошие стихи невозможно. Получается безликость языка либо вычурность, когда рождаются нелепые загогулины, типа «Бледный месяц на пруду качает падшую звезду». Здорово, но непонятно. Объяснить, в чем тут секрет, или сам сообразишь?

– Уже сообразил, – не задумываясь, сказал Слава.