Имаго

Она лежала на спине, раскинув руки и раздвинув ноги. Лицо бледное, черты заострились, словно исхудала за это время, глаза смотрели в потолок. Я навис над нею, тонкие руки обхватили меня с такой силой, что я охнул. Ее ноги сомкнулись на моей пояснице, мы сплелись в одно существо, я снял путы со зверя в себе, выпустил на волю скота, и мощное наслаждение тугими волнами пошло в мое разгоряченное тело.

Потом мы лежали бок о бок, дышали тяжело, молчали. Странный оргазм, раньше они все в одном диапазоне – плюс-минус одна килотонна, но этот усилен совсем из другой области: я не трахал очередную самку, а пытался слиться с нею в одно существо, впитать ее в себя, а самому до неистовства жаждалось проникнуть во все ее клетки, нейроны, в ДНК, быть везде, где она, чтобы оберегать, спасать, любить, лелеять, чесать ей спинку, ковыряться в ушах, задействовать эрогенные зоны, охранять от обид и падающих зданий, летящих ракет и неустроенности мира, делать для нее все-все, чтобы всегда была счастлива…

– Оставайся, – сказал я.

Она лежала неподвижно.

– Ты о чем? – поинтересовалась медленно.

Сердце мое сжалось в ожидании беды.

– Таня, я люблю тебя.

– Я тоже… ха-ха, и себя тоже.

– Таня, я серьезно. Я с ужасом думаю, что вот ты встанешь и уйдешь… в то место, которое называешь домом.

Она сказала тихо:

– Но ведь там в самом деле мой дом.

– Таня, а где мой?

Она не поняла или сделала вид, что не поняла, сказала с удивлением:

– Разве не здесь прописан?.. Или ты утерял паспорт?

– Отныне мой дом там, где ты, – сказал я серьезно. – Таня, я хочу, чтобы мы жили вместе. Может быть, тебе больше никуда не ходить?

Она приподнялась на локте. Маленькие груди чуть сдвинулись вниз. Большие карие глаза смотрели с участием и глубокой симпатией.

– Бравлин… ты даже не поинтересовался, как я живу!

– Как ты живешь, Таня? – спросил я послушно. – Как ты живешь, без меня?

Она огрызнулась:

– Ты еще спроси, почему я жива без тебя!.. Без тебя я еще не жила, не знаю. А вообще-то живу… как все живут. Хорошо, можно сказать! У меня хороший любящий муж, у меня хорошая умненькая дочь. Ей пять лет, но уже можно отдавать в первый класс… Да, вот такая умненькая! В маму. У меня хорошие друзья. Тоже умные, без материальных или жилищных проблем. Разные хобби, отдых на зарубежных курортах… Если тебе это интересно, то работа у меня тоже просто супер!

– Да, – согласился я, – то, что возникло между нами… большая помеха. Обоим! Но это возникло. И потерять такое сокровище… нет, я ни за что. Я лучше все остальное потеряю.

– А я нет, – отрезала она. – Я не хочу терять ни того, ни другого! Почему обязательно терять? Человек должен все время приобретать, обогащаться!

– И быть всесторонне развитым, – сказал я горько. – Увы, у меня так не получится. Я уже потерял покой и сон, как говорится. И душевное равновесие. Зато обрел такое, что все перевесило…

– Я тоже обрела, – ответила она. Поспешно добавила: – Кое-что, кое-что, так что не задавайся. Еще не разобралась!..

Я полежал молча, из меня вырвалось горько:

– Как часто слышу «…мне надо разобраться…»! Как будто в этом надо разбираться… Как будто в этом можно разобраться. Это надо принимать как высший дар, что выпадает очень немногим из живущих.

– Чей дар?

– Да мне по фигу, чей. Дар богов или одного Бога, природы, Провидения, генетического пика. Мне отвалилось такое редчайшее… особенно по нынешним временам, счастье, что у меня просто руки трясутся от жадности! Дурак буду, если не ухвачусь…

Даже если пальцы сгорят, подумал вдруг, буду держаться. Такое счастье выпадает в самом деле все реже. Мир стремительно меняется. В небытие вообще уходит огромный пласт мировой литературы, где в основе любовь. Вон Бабурину, а он типичен, уже непонятны терзания Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды, Тахира и Зухры, Безухова и Наташи, Тарзана и Джейн, Маяковского и Брик, тех двух комсомольцев…

– А это кто такие? – услышал я голос рядом.

Таня приподнялась на локте и с любопытством смотрела мне в лицо.

– Я что, – пробормотал я, – говорил вслух?

– Шептал, – ответила она язвительно, – да так нежно…

– В первые годы Советской власти, – объяснил я, – блистали двое комсомольских деятелей, он и она. Он заболел и умер, а она, не в силах перенести утрату, застрелилась у его мертвого тела. И хотя самоубийство по этике комсомольцев – акт трусости, но за их общим гробом шли все комсомольцы столицы. Сотни девушек рыдали, а парни не могли сдержать скупые и горючие… да.

Глава 11

В старину дикие предки, лихо закинув каменные топоры на плечи, провожали своих подруг к родным пещерам. Я усадил Таню на сиденье справа, не удержался и поцеловал, словно мы в романтической мелодраме. Кто-то из прохожих на той стороне отпустил грязную шуточку, напоминая, что мы в реале, к тому же – в России.