Имам Шамиль

К обеду в дом Шамиля прямо из мечети пришли муфтий, кадий и прочие представители духовенства. Они сидели в гостиной. Мать Шамиля и тетушка Меседу ввели Анну с закрытым лицом. В красном шелковом платье, в зеленых атласных шароварах, отделанных золотистым сутажом, в белом платке, она стояла, не видя тех, кто был свидетелем ее обращения в ислам и регистрации брака с Шамилем по шариату.

Когда муфтий — глава чеченского духовенства — протянул руку к Анне, мать имама взяла девушку за правую руку и положила ее на ладонь муфтия.

— Повторяй, — шепнула Меседу.

Муфтий произносил по-арабски слова, непонятные ей, девушка механически повторяла их за ним.

— Ты согласна стать женой Шамиля — сына Доного гимринского? — спросил наконец муфтий по-аварски.

— Да, — тихо ответила Анна.

В торжественной тишине звучали два голоса: грубый, гортанный — кадия и певучий — Анны.

Тот же ритуал был повторен с имамом.

Закончив обряд обращения в ислам и бракосочетания, закрепленного печатью и подписями свидетелей в книге регистрации, кадий сказал Анне:

— Отныне ты наречена именем Шуанат и являешься законной женой лучшего из мужей Дагестана и Чечни — гимринского Шамиля.

Мать имама поспешила вывести девушку. Ожидавшая за дверью Меседу обняла ее, поднесла дары. Многие жены родственников и друзей явились поздравить новобрачную. Только Патимат не подошла к ней.

Шуанат увели в комнату. Эддит, увидев свою воспитанницу в горском наряде, расплакалась. Надежда на освобождение из плена была окончательно утеряна. В последнее время, видя перемены в поведении Анны, англичанка замкнулась. И до этого она не отличалась особой общительностью, в отличие от добродушной Анны. Эддит не пыталась отговаривать девушку, убедившись, что в сердце ее пробудилось не простое увлечение юности, а настоящая, осмысленная любовь к мужчине, не похожему на многих.

Имам был равнодушен к увеселениям. На свадьбы приходил редко, чувствовал себя стесненно, особенно теперь, когда старинные обряды должны коснуться его.

Своему управляющему Хаджияву он сказал:

— Пожалуйста, сделай все, что полагается, только прошу закончить свадьбу за день, не созывая людей издалека.

Весь день он провел в библиотеке. Здесь встречал почтенных старцев, пришедших поздравить его с бракосочетанием. Здесь угощал, дав молодежи возможность попеть и поплясать в кунацкой. Невеста тоже не выходила из девичьей. Она сидела в углу, как горянка, с закрытым лицом, в окружении девушек и женщин. Гостей на свадьбе было мало. Разгулявшийся накануне буран позанес тропы и дороги, намел большие сугробы в лощинах и ущельях. Шамиль радовался непогоде. Салих и другие юноши с утра разнесли немощным, сиротам и бедным вдовам мясо и другие угощения. К вечеру ветер разогнал тучи. Из-за клочьев разорванных облаков выплыла луна. Ее мягкий свет, отраженный снегами, рассеял мрак зимней ночи.

Из кунацкой еще доносился шум веселья, когда Меседу, подойдя к Шуанат, сказала:

— Пойдем, дочь моя, да будет благословенным этот час!

Шуанат, вздрогнув, поднялась. Послушно последовала она за тетушкой Шамиля, которая привела ее в маленькую спаленку имама.

— Доброй ночи вам! Сына-первенца! Долгих лет мирной совместной жизни!

Когда Меседу ушла, Шуанат откинула с лица легкий шелковый платок, оглядела комнату. Несмотря на отсутствие мебели, в комнатке казалось уютно от тепла и пестрых ковриков, которыми были увешаны стены, устлан пол. В одном из углов спальни на полу была разостлана постель.

Шуанат подошла к стенной нише, где горела лампа, прикрутила ее и встала у окна. За окном было светло, как днем. Казалось, под неугомонные звуки зурны плясал ветер, поднимая шум в лесной чащобе.

Сердце у Шуанат заныло от нахлынувших дум. Ей вспомнился день, когда она, в подвенечном платье, газовой фате, с букетом белых роз, садилась в карету. Рыдала мать, плакали подруги. Под нежные звуки восточных мелодий бойко отплясывали захмелевшие парни. На легких карабахских скакунах гарцевали моздокские кавалеры и сваты, присланные женихом из Ставрополя. Карета, сопровождаемая нарядной толпой провожающих, катила к окраинам города. За нею следовали подводы, груженные приданым, вокруг ехали верховые. Кавалькада присоединилась к оказии, следовавшей в Ставрополь. В те минуты она видела себя в роли молодой генеральши, утопающей в роскоши, сверкающей красотой на веселых столичных балах. И вдруг, в течение нескольких минут, все оборвалось и перевернулось. Судьба занесла ее в неведомые края, к незнакомым племенам. Тогда Анна молила бога, чтобы он послал ей смерть. Ее лихорадило от одной мысли об абреках, жизнь которых описывалась ужасной, а нравы — дикими. Их дикого вождя она боялась пуще огня. Он представлялся ей полузверем, одетым в невыделанные шкуры, вооруженным луком и стрелами, с глазами, мечущими молнии, с голосом, подобным разрядам грома.