Имам Шамиль. Том первый. Последняя цитадель

При звуке человеческой речи, узорная шерсть вздыбилась на загривке зверя. Почти распластавшись на земле, барс выгнул спину и вновь угрожающе зашипев, оскалил клыки.

Большие глаза, горевшие лиловым огнём, и неотрывно следившие за всадником, в раз стали неподвижными. Теперь это был не просто красивый пятнистый сфинкс, а беспощадный опасный боец, вооруженный клыками и когтями, что по крепости и остроте не проигрывали булату; страх и колебание перед человеком уступили место ярости боя. Инстинкт самосохранения превратился в храбрость. В дрожащей ненавистью плазме глаз зверя отразился лик вековечного врага – человека. Статный в косматой бурке и такой же папахе, опоясанный шашкой и кинжалом с серебряной рукоятью. Весь его облик – бронзовое грубое лицо, твёрдая складка губ, горбатый нос, напряжённые крылья ноздрей и глаза, вспыхнувшие решительным страшным светом – ударили чернильной тьмой в раскаленные зрачки хищника. И тот ужаснулся сей непроглядной тьме, обрекающей его на неизбежную смерть.

Поединок взглядов длился не более трех– четырех секунд. Изумрудные глаза хищника почернели от бешенства, налились кровью: он принимал бой. Однако в неуверенной выжидательности барса чувствовалось колебание охотника, который забрёл на чужую территорию. И впрямь, его обширные владения остались много выше в горах, в стране Голубого Безмолвья…Там, где покоятся вечные льды, где искрится алмазными филигранями ослепительно белый снег. И одному лишь Небу известно, что заставило Пятнистую Смерть спуститься к людским дымам? Быть может, погоня за жертвой?

Барс выжидал. И все же, тот самый древний инстинкт самосохранения неукротимо и властно приказал хищнику отступить перед вооруженным винтовкой человеком. Продолжая скалить клыки и прожигать мерцающим огнем глаз заклятого врага, зверь попятился. Вдруг, оттолкнувшись от базальтовых глыб задними лапами, он сделал гигантский прыжок длиной в целых двадцать пять локтей. Уже не оборачиваясь, прижимаясь к камням пушистым брюхом, хищник беглой, скользящей ступью обогнул замшелый выступ скалы и с глаз долой – будто и не был.

Гобзало бросил винтовку в чехол, не спеша размотал башлык. Подставил прохладному ветру пылающее лицо, провел рукой по вспотевшему лбу. Перед мысленным взором вновь промелькнула гибкая узорчатая спина, – владыки заоблачных снежных пиков.

Усталое лицо горца треснуло в улыбке. Он усмехнулся сам себе, словно вспомнил какую-то шутку, но белозубая улыбка его была жуткой и холодной, под стать влажному оскалу, и стаявшему в скалах хищнику.

После исчезновения барса, на горной тропе вновь загустела тишина, нарушаемая лишь металлическим стрекотом кузнечиков в тропе.

Покинув седло, Гобзало, напился студеной родниковой воды, пристально огляделся окрест. Тени редких деревьев и скал удлинились. Огромный диск солнца садился за фиолетовой грядой вздыбленных гор, зажигая гигантский пожар в облаках. Надвигались зеленые сумерки, – время смуглых сиреневых теней и призрачных силуэтов. А до родного аула Урада, желанные сакли которого, как пчелиные соты, лепились в скалах Гидатля, было еще далеко. Следовало торопиться и, если в пути случится задержка, – подумать и о ночлеге.

Подойдя к коню, мюршид одним махом, с места, легким длинным движением взлетел в седло. Подобрав скакуна поводьями, он подстрекнул его пятками, ринулся вперед. Красавец-шаллох, только того и ждал; могучим прыжком отрываясь от земли на несколько сажень и почти не касаясь земли понесся по козьей тропе, коя минуя теснину, упрямо поднималась по склону скального громадья – к Кахибскому перевалу.

Минута, другая…и всадник, пригнувшийся к пламенеющей гриве, превратился в движущуюся точку. Воллай лазун! Человеческому глазу не под силу было даже её рассмотреть. И только орлы, и грифы-стервятники, что парят в поднебесье, видят, что происходит на земле… Их зоркое око отчетливо различает и ползущих, как муравьи, но склону всадников, и, застывшие, словно пятно не растаявшего снега, отары овец, кабанов, и даже изумрудную ящерицу, что юркнула по голой скале, сверкнув своей пестрой спиной.

Высоко, еще выше оскаленных гор, неподвижно парят, распластав огромные крылья, орлы. Траурными распятьями висят они в яркой сини небес, не шевеля крыльями. Будто прихваченные невидимой лесой к безбрежному голубому своду…Но именно они – Следящие с Небес, знают в мире, что почём… Знают: где, кого и когда найдёт в его час Смерть… Где случиться предательство… Чьи это кости белеют среди камней…

Ведь не случайно в горах говорят: «На Кавказе больше глаз, чем камней» и ещё: «Белолицый чужак, пришедший в нашу страну, не знает ничего, горец же – всё».

* * *

В 1816 году, когда первый солдатский сапог ступил за Терек в пределы Чечни, Гобзало успел повидать на своём веку лишь четыре зимы. Но и тогда уже на равнинах, в горах лилась кровь; грозно рокотали боевые барабаны. А матери-горянки пугали своих непослушных детей генералом Ермоловым.