Имажинали (сборник)

— У меня нет семьи, мое прошлое совершенно неинтересно. Что меня интересует, так это мы, настоящее, неведомое.

Он осушил пиво одним глотком.

— Ну хорошо, что там насчет настоящего? Чего именно ты хочешь?

— Вырваться из плена механичности. Из плена привычек.

— Но для чего?

— Я не хочу, чтобы ты становился автоматом.

— Автоматом? Ты чокнулась, моя бедная девочка!

— Я больше не твоя фея?

— Феи бывают только в твоих сказках.

Он встал, пошел в гостиную, включил телевизор и погрузился в фильм, по крикливости обставлявший даже рекламу. Я прошла в маленькую гостевую, превращенную в кабинет. Я пристрастилась к писательству: оно открывало передо мной самые чарующие из перспектив с тех пор, как я погрузилась в земной мир. Пусть печатное слово и материально, но если знать, как им воспользоваться, оно позволяет каждому приблизиться к гармонии сфер.

Я была настойчива. Я взялась привносить в нашу жизнь немножко фантазии, нарушать привычный порядок. Однажды я переставила мебель, а он, придя домой, не заметил разницы, весь с головой в работе, и ворчал, что не может найти свой любимый ТВ-пульт. На следующий день я украсила квартиру цветами с пьянящим ароматом, а он не обращал внимания, пока их не приметил один из его друзей, заскочивший ненадолго сыграть с ним разочек. Несколько дней спустя я предложила прогуляться в муниципальном лесу, в тридцати километрах от нас, но он возразил: ты же видишь по небу, что собирается дождь. Вечером, чтобы возбудить в нем желание, я приходила к нему в прозрачной ночнушке, под которой на мне ничего не было (я прочитала в журнале, что трюк с ночнушкой всегда срабатывает), и он едва взглядывал на меня, уйдя в свои заботы и спеша закончить что-то на компьютере; еще минуточку, говорил он, и приходил и валился в постель в три часа ночи. Я предлагала ему выключить телевизор, чтобы мы могли побыть наедине, но он кричал: «Ты откуда такая, мать твою? Ты разве не видишь, что в мире делается? Эти теракты, Шарли, Париж, Стамбул, Уагадугу, неужели ты не понимаешь, что у нас война идет?» Я прикусила нижнюю губу, чтобы не ответить, что нет ничего нового под солнцем, что за шесть веков я не знала ни единого года без войны, без зверств, без слез, без несправедливости, без варварства.

— Вопрос в том, почему это происходит, — осторожно заметила я.

Он воздел руки к небу:

— Почему? Почему? Ну у тебя и вопросы!

Он удрученно покачал головой и полностью нырнул в круглосуточный канал, посвященный терактам, рассказам очевидцев терактов, комментариям о терактах, объяснениям экспертов по терактам, а потом до поздней ночи обсуждал их с другими интернет-наркоманами, разбросанными по пяти континентам. На следующий день за завтраком он сидел со всклокоченными волосами, пятидневной щетиной, все еще опухшими со сна глазами, непонятным запахом изо рта; и продолжал спорить, чтобы показать мне, насколько я неадекватна:

— Тебе бы надо переставать писать книжки для детишек, Авелин. Здесь тебе не мир ласковых мишек или милых фей! Оглянись вокруг, ради Бога!

— Я смотрю вокруг и вижу людей, которые занимаются одним и тем же, все как один, в одни и те же часы, — ответила я с горячностью, которая прозвучала как тревожный звоночек о том, что во мне опасно подрастает высокомерие. — Как будто на все человечество осталось одно-единственное совместное сознание.

Он перебил, выходя из себя:

— Единственное сознание? Что за чушь! Знаешь, что? Я вижу, что у тебя нет ни сострадания, ни сердца.

И он ушел в душ.

Несколько месяцев я боролась с подавленностью, которая одолевала меня и угнетала все сильнее, я теряла опору под ногами, отяжелевала, грубела, я сомневалась, способна ли еще слышать музыку сфер, я превращалась в автомат, словно грандиозная человеческая машина понемногу пожирала меня, словно ничто не могло остановить ее движителей, приработавшихся за тысячелетия отказа людей от своей природы.

Я снова попыталась позвать Тома взглянуть по-новому на окружающее, на других, на себя, я старалась сломать рутину, я хотела показать ему красоту неба, хрупкость и аромат уходящего мгновения, мягкость ласки или поцелуя, свет улыбки, но через некоторое время заметила, что он со все большим и большим трудом меня терпит, что он больше не обнимает меня, не целует, не занимается со мной любовью, что пропасть между нами в постели все растет. И я признала, что не могу возвратить в автомат душу, и моя до того росшая человеческая гордость сдулась, как проколотый воздушный шарик.

В то утро я вернулась в свой кабинет, но не для писательства, просто разглядывала свой компьютер, эту маленькую машинку, задуманную по образу и подобию своих создателей.

Совершенный плод человеческой мысли.

Он терпеливо ждал, пока я его запущу. Он терпеливо ждал, чтобы занять свое место, а именно — место главенствующее, в мире строго определенных величин, бесконечных комбинаций нулей и единиц.

Он ждал, пока настанет его царствие.

* * *