...Имеются человеческие жертвы

В течение этого дня они несколько раз говорили по телефону, причем Клемешев, кажется, был потрясен разразившейся катастрофой так, как будто там, на площади, он потерял самого близкого человека — сына или брата. И он не пытался отбояриться, не стремился выставить себя непричастным. Лишь сказал, как бы мимоходом, что, видя, как непредсказуемо развивается ситуация, неоднократно обращался к Мащенко, прося его разрядить обстановку и убрать омоновцев с площади, но тот слушать его не стал, сославшись на то, что получил соответствующие распоряжения своего непосредственного руководства, ни в чьих советах не нуждается, а вмешательства не допустит.

И Платов знал, что это сущая правда: Мащенко соблюдал служебную субординацию свято и демонстративно игнорировал распоряжения мэра, давая понять, что тот ему не указ и суется в пекло поперед батьки.

Клемешев говорил, и каждое его слово, каждый обертон глубокого сочного голоса будто плетью стегали по щекам: ах, ослиная голова, вот, вот так надо было выступать! Именно так! И покаяться не забыл, догадался, и за честь Русакова, несмотря ни на что, будто забыв все шпильки и уколы, полученные от того, мужественно вступился, проявил благородство, великодушие, прямо-таки рыцарство...

Но когда Клемешев объявил, что, сознавая свою вину и принимая на себя ответственность за случившееся, готов уйти в отставку, Платов словно проснулся от внезапного удара: да вот же, вот же оно! Вот откуда ветер-то дует!

И вот это, кажется, действительно был конец... И весь этот грандиозный и страшный, тщательно выверенный спектакль был исполнен только ради одного, ради этой фразы о готовности сложить полномочия мэра, не сумевшего противостоять жестокой, бесчеловечной власти душителя свобод и известного коррупционера губернатора Платова, лишенного возможности отдать разумные и спасительные приказы вопреки губернаторской воле...

А это значило, что он действительно решил сложить эти полномочия, выставить свою кандидатуру на выборах и выступить против Платова как действительно реальный и грозный соперник, как смертельно опасный конкурент.

Платов понял все. И даже в причине смерти Русакова теперь можно было не сомневаться. Этот ладный малый Гена Клемешев ведь и говорил о нем сейчас так спокойно и благостно, скорее всего, именно потому, что лучше всех знал, где Русаков и что с ним.

Ах, как лихо и, черт возьми, как красиво они обошли его! А он остался перед ними оплеванным, обезоруженным дураком. И ведь даже точно так же убрать его самого, этого Клемешева, теперь было решительно невозможно. Его смерть теперь, исчезновение, будь это даже из-за какой-нибудь самой обычной случайности, подписало бы самому Платову, как политику, смертный приговор. Надо было найти какое-то спасительное средство, какое-то противоядие. Но пока ничего не придумывалось.

Он резко нажал на кнопку пульта, выключил телевизор и так же резко повернулся к трем своим «правым рукам». Они были бледны и серьезны.

— Все понятно, — сказал Платов, — не так ли?

Они молчали.

40

Как и предполагал Турецкий, момент их встречи и общения с прессой на аэродроме, а также его самолично в тот же вечер очень подробно и с разных точек показали по местному Степногорскому телевидению. К счастью, Рыжков и Данилов особо не засветились, держались в отдалении и, кажется, мелькнули в кадре где-то за спинами и головами журналистской стайки, да и то вне фокуса. Ну а что касается его самого, то он, понятно, уже на следующее утро стал достаточно популярен в этом чужом городе и то и дело ловил ненароком направленные на него взгляды.

Правда, на улицах он особенно часто не дефилировал, предпочитая заднее сиденье предоставленной ему в распоряжение «Волги». Поскольку его личность в любом случае и не по его воле оказалась теперь раскрытой, он не стал чиниться и легко дал согласие выступить во вторник двадцать первого апреля в местной программе, аналогичной столичному «Часу Пик», который некогда придумал и вел бедняга Листьев, а после принял по наследству Разбаш. Такое выступление как раз очень требовалось ему. Так что это приглашение следовало записать на счет удач.

Тут, в Степногорске, эту передачу, которая называлась «Нынче вечером с вами...», вела приятная во всех отношениях бойкая провинциальная теледамочка, готовая атаковать столичного гостя стрелами вопросов.

Их программу записывали за полчаса до выхода в эфир, и пока Турецкого причесывали, гримировали и прицепляли микрофон к лацкану пиджака, на экранах шла сводка городских известий. Разумеется, отзвуки трагедии на площади еще оставались в числе первых новостей, и среди них он услышал печальное сообщение, прочитанное молодым диктором-мужчиной, в скорбном голосе и выражении лица которого он не заметил никакого профессионального наигрыша.