Имена

Ошибиться квартирой было трудно. Он была всего одна на последнем этаже. Гоша почти моментально открыл дверь. Мила не ожидала его таким увидеть. Он был действительно красивым, стильным молодым человеком. На нем были темно синие джинсы, расклешенные внизу, с почти белыми потертостями выше колен, облегающая черная майка, с непонятным белым рисунком на груди и красной каймой по краям. Ноги были босыми.

Вдвоем они прошли в единственную комнату, которую по праву можно было назвать залом. Из полутораметровых колонок, стоявших на полу, ненавязчиво текла музыка. Мила всегда считала, что настоящая музыка должна быть без слов. Слова часто все портят. И сейчас она слышала именно такую музыку. Мила удивилась во второй раз.

— Присаживайся, — предложил Гоша. — Что-нибудь выпьешь?

— Предпочитаю не пить в обществе незнакомого мужчины, — улыбнувшись, ответила Мила.

— Тогда может просто чай?

В знак согласия Мила кивнула. Гоша исчез на кухне, а Мила стала рассматривать комнату. На одной из стен висело три картины в металлических рамках. Мила встала с дивана, чтобы получше рассмотреть их. На одной из них, в центре маленького квадрата были нарисованы люди в широкополых шляпах и длинных фраках. Два человека были вдвое больше трех остальных. Они стояли, склонившись над маленькими людьми, которые, как будто не замечая их, занимались своими делами: двое разговаривали, а третий уходил куда-то вдаль.

На другой картине были нарисованы скамейка — такие стояли раньше в парке Горького, — круглый и овальный столики, птица и человек без лица. Он сидел за овальным столом, и смотрел за птицей. Миле показалось это странным — у человека не было глаз, а он все равно смотрел за птицей.

Последняя картина Миле понравилась больше всего. На ней был изображен старый дом в пять этажей. Дом был совсем ветхим и покосившимся. Из правой стены проросли две ветки. Кое-где осыпалась штукатурка, и были видны кирпичи. Почти в каждом окне был кто-то, кто держал на длинной веревочке либо воздушный шар, либо воздушного змея. Они летали высоко над домом. Веревки так сильно переплелись, что было почти невозможно определить, кому что принадлежит. На четвертом этаже из окна по центру высовывалась рука с ножницами, которая обрезала веревки. Мила заметила, что некоторые шарики и воздушные змеи летают без своих хозяев. Сами по себе. Мила не определила для себя: хорошо поступал человек с ножницами ил плохо. Может, он хотел дать свободы тем, кто может летать, но привязан? Милины философские размышления прервались, когда она увидела за одним из воздушных змеев обнаженную фигурку женщины. Ветер развивал ее волосы.

В третий раз за последние восемь минут Мила впечатлилась.

От картин она перешла к книжным полкам. Здесь тоже было чему удивляться. Вместо привычных собраний Льва Толстого, Александра Пушкина и Сергея Есенина, на полках стояли книги совсем иного рода. Акутагава «Беседа с богом странствий», Андахази Федеренко «Милосердные», «Плавучая опера» Джона Барта, Фредерик Бегбедер «Каникулы в коме», Бэнкс «Осиная фабрика»… Мила остановила свой взгляд на одной толстой книге.

— Адольф Гитлер. Маин Кампф, — в слух, прочла она надпись на корешке.

Гоша вошел в комнату, держа в руках чашки с чаем.

— Ты читаешь Гитлера? — Повернувшись к нему, спросила Мила.

— Я уже читал, — ответил Гоша, ставя чашки на столик. — Присаживайся. Я сейчас принесу конфеты.

Когда Гоша вернулся, Мила сидела на диване. Она сразу же задала вопрос:

— Ты презираешь людей?