Имена

— Возможно ли это: любовные приключения как функция географии?

Она посмотрела на меня в ответ с легким интересом.

— Может быть, вы хотите усилить ощущение места. Места, которое рано или поздно придется покинуть, и, скорее всего, не по своей воле.

— Это мне в голову не приходило, — сказала она. — Супружеские измены как функция географии. Неужели у меня есть такие подспудные мотивы?

— Утрата Кении, утрата Кипра. Вы хотите оставить себе что-нибудь получше ритуальной маски или статуэтки. Свой личный Кипр, воспоминание. Как женщина может сделать эти места своими, если в конечном счете то, куда и когда она едет и когда оттуда вернется, определяется работой ее мужа?

— Функция памяти. Пожалуй. У некоторых женщин есть привычка планировать свои воспоминания.

— Нет ли тут связи? Между географией и памятью?

— Вы уводите разговор от меня.

— Вы простая девушка с лесопилки. Знаю.

— Конечно, есть и обычное чувственное удовольствие. Это мы можем принять в расчет? Охота пощекотать нервы.

— Это другая тема. На мой взгляд, не слишком приятная.

— Хотите соблюсти видимость приличий.

— Отчасти. Я не хочу поддаваться ревности. Мужчина способен ревновать женщину, которую никогда не любил, которая ему всего лишь друг. Ему не нравится слушать о чувственных удовольствиях. Ее романы интересуют его как предмет обсуждения, орнамент в ее жизни.

— Самый подходящий разговор для площади Колонаки, — сказала она.

— Не обязательно ненавидеть мужчину, который радуется своим неудачам. Так? И не обязательно любить женщину, чтобы испытывать к ней собственнические чувства и негодовать по поводу ее романов.

— Не знаю, насколько вы серьезны. Вы не шутите?

— Конечно, нет.

— До чего мило. Правда.

— Я как-то не думал, мило это или не мило.

— Или я ошибаюсь, полагая, что удостоена особой чести?

— Возможно, ошибаетесь. Патологическая зависть — мой давний порок.

Она рассмеялась.

— Вы слишком много размышляете, Джеймс. Слишком много времени проводите один. Так?

— А вы?

— Везде, где бы мы ни оказывались, я находила себе занятие. Не Бог весть что, но достаточно. Давала уроки английского — с этого все начиналось. Конечно, несколько лет я была только матерью и домохозяйкой. Здесь иногда работаю для Британского Совета. Перевожу, в основном. Это для меня важно. Мне надо чувствовать, что я складываю время кирпичиками. Вот почему я никогда не соблазнюсь сидением в ресторанах.

— Вы когда-нибудь думали, что в одинокой жизни может быть своего рода полнота, завершенность?

— Нет, никогда.

— Я глубоко верю в идею двоих. Двое — это единственно разумный выбор. Необходимое условие полнокровного существования.

— Конечно.

— Вчера я был в Аммане, сидел в римском театре, и у меня возникло необычное ощущение. Не знаю, смогу ли я описать его, но одиночество вдруг представилось мне не как отсутствие тех или иных вещей, а как наличие целого их комплекса. Быть одиноким — это составная реальность. Я чувствовал, что я — результат сложения неких безымянных частей. Для меня это было ново. Конечно, до того я ездил, мотался туда-сюда. И вот выдалась первая спокойная минута. Может, только в этом все и дело. Но я чувствовал, как собираюсь в нечто целое. Один, я стал в истинном смысле самим собой.

— Жутковато. Не то чтобы я понимала, о чем вы говорите, — сказала она.

Подошел юноша, плюхнулся на стул рядом с Энн, скрестил ноги, сплел на груди руки и принял расслабленную позу человека, приготовившегося к долгому ожиданию, — позу для отложенных рейсов, полудремы в гигантских залах.

Это был Питер, ее сын, — чуть вытянутое вперед лицо, курчавые рыжие волосы, очки в проволочной оправе. На нем была клетчатая спортивная куртка размера на два больше чем нужно — одежда деревенского джентльмена с карманами, в которых носят патроны для дробовика и кукурузные огрызки, чтобы подкармливать свиней. Ему захотелось посмотреть меню.

— Среди современных туристов нет художников — только критики, — сказал он.

— Ты устал, — заметила Энн.

— С одной стороны, из всего этого уже нечего по-настоящему извлечь.С другой, чересчур многое можно забраковать как перехваленное или попросту гнилое. Моя способность к критике за последние недели сильно укрепилась. Человек начинает гораздо больше себя уважать, когда обнаруживает, что способен считать второразрядными целые страны.

Посещение Дальнего Востока, откуда приехал Питер, настроило его на особый скептический лад. В его наблюдениях был щедрый заряд энергии — казалось, что она светится над его распростертым телом, точно посмертная эманация.

— Когда я уже выходил из дома, вдруг зазвонил телефон. Очевидно, Афины из тех мест, где ты берешь трубку звонящего телефона, а он продолжает звонить.

Я спросил у него, какого рода математикой он занимается. Он помешкал, не зная, говорить мне или нет. Потом сообщил-таки, что в Беркли ему повезло: он получил возможность изучать два эзотерических чуда нашего времени, темы, частичное постижение коих доступно лишь знатокам. Чистую математику и штат Калифорния. В реальном мире он не находил аналогий, которые помогли бы ему объяснить то или другое. Он начал сползать под стол.