Имена

Когда они уехали, я вернулся в холл, вытащил из саквояжа карту и отправился в город. С просторов и высот Джебел-Аммана вела длинная дорога вниз, к римскому театру, где стояли такси и толкался народ. Пригревало солнце. Залезая в автомобили с попутчиками, мужчины подбирали халаты. Я миновал колонны и неторопливо поднялся почти до самого верха театра. На противоположной стороне, разделенные несколькими пустыми рядами, сидели два человека с газетами. Больше никого не было. Скамьи из желтовато-белого камня тянулись по кругу — чем выше, чем плавнее изгиб. Я сел на предпоследнюю. Шум уличного движения доносился сюда издалека, точно из соседнего города. Я почувствовал, как возвращается одиночество, вновь собираются вокруг отступившие было основы вещей. Прошло много времени. Этот театр, открытый городу, был в то же время отделен от него — место для раздумий, парк, состоящий из одних ступеней. Отлично. Моя голова была ясной. Я ощущал внутри чуткость, опустошенность. Я вынул карту и раскрыл ее. Один из людей напротив развернул газету, чтобы перейти к следующей странице. На обратной стороне карты Иордании был подробный план Аммана. Я поискал дорогу к гостинице, которая не повторяла бы мой прежний маршрут. Но нашел кое-что другое. Меня осенило. Мне не понадобилось даже концентрироваться или думать в нужном направлении. Я словно знал это с самого начала. Словно мой рваный сон прошлой ночью оказался хорошим средством для прочищения мозгов. Инициалы, имена, названия. В пустоте этих минут, среди этих расчетливо-плавных, спокойных кривых я осознал, что приближался к этому мигу все утро. Я сложил карту и сунул ее в карман куртки. Один из мужчин напротив — тот, что сидел выше, — поднялся на ноги и медленно зашагал вниз. Тихий ропот далекого города.

Джебел-Амман — Джеймс Акстон.

7

Я встретился с ней в кафе на площади Колонаки — это место, где рано или поздно появляются все афиняне, желающие на людей посмотреть и, главное, себя показать, где у женщин пухлые ультрафиолетовые губы, форма одежды — кожа, цепочки только золотые, футуристический объект на углу — «Де Томазо пантера», штабной автомобиль, порожденный чьей-то праздной фантазией, и стройные бородачи в темных очках, с накинутыми на плечи свитерами лениво меняют позу на своих стульях.

Приближаясь, Энн наклонила голову, чтобы привлечь мое внимание. В ее приветливой улыбке была доля укоризны.

— Где вы пропадали? — с упреком спросила она.

— Ездил по делам. Персидский залив и севернее. Масса чудес.

— Свинство. Могли бы и предупредить.

— Все было неожиданно, честное слово. Я еле успел оформить визы.

— Хотели, чтобы мы поволновались, — сказала она.

— Смешно.

— Хотели заставить нас подумать, что вы просто сбежали, бросили все это и нас в том числе.

— Вы звонили моей секретарше?

— Чарли звонил.

— Значит, выяснили, куда я делся.

— Не сразу, — сказала она с интонацией, дающей понять, что я отнесся к ее укорам серьезней, чем следовало.

На всей покатой площади с ее главными и второстепенными кафе, маленьким сквером, автомобильной сутолокой и тремя-четырьмя киосками в гирляндах ярких журналов было шумно и людно. Первый погожий день после затяжной хмари. Навесы свернули, чтобы впустить солнце, столики вытащили на тротуары. Радость и облегчение. Старуха крутила ручку шарманки, пока ее муж ходил между столиками, собирая монеты. У людей был счастливый вид уцелевших, которые жаждут обсудить пережитую катастрофу. Официанты двигались боком. На краю суеты маячил торговец лотерейными билетами со своим пестрым шестом.

— До чего приятно вернуться, — сказал я. — Хочется ничего не делать, никуда не ходить. Солнечная зима — вот все, что мне надо. Апельсиновые деревья на каждой улице. Женщины в самодовольных сапожках.

— Подождите, скоро задует ветер. Вы достаточно высоко на Ликабетте, чтобы ощутить всю прелесть.

— Хочу убивать время. Сидеть в заведениях вроде этого, болтать ни о чем.

— Должна признаться, что я не умею убивать время в сердце города. Для этого мне нужно море или открытый ландшафт.

— А я бы скатился к этому запросто, — сказал я. — Коптил бы небо. Потягивал тут кофеек, там винцо. Можно загнать важные вещи в обыденность. А можно исключить их вовсе.

— Я и не знала, что в душе вы бездельник.

— Мы все таковы. Только не все это осознаем. Я готовлюсь к беспросветным годам впереди. Грустный одинокий экспатриант. Брошен женой. Уныло слоняется по сомнительным забегаловкам. Как раз вчера один мой приятель предсказывал себе подобную жизнь. Там все вертелось вокруг химчистки. Что бы это значило?

— Не знаю. Самоуничижение — честно говоря, меня от него коробит. Слишком часто это всего-навсего проявление эгоизма, разве не так? Форма агрессии, жажда быть замеченным хотя бы благодаря своим недостаткам. Не понимаю я этих современных вывертов. Хотя вообще-то именно я могу стать такой, как вы описали. Грустной экспатрианткой. Не по внешности, а по сути.

Люди перед киосками читали шапки свежих газет. Официант открыл полбутылки вина. Я улыбнулся Энн, склонив голову, поглядев на нее нарочито оценивающе. Взгляд искоса и со смыслом.