Имена льда

По телу призрака снова пробежала зыбь. Огоньки, просвечивающие через него, мигнули. У Л. на миг сбилось дыхание. Дыхание, которого у него, на самом деле, не было. Но которое было у каждого живого существа, населявшего этот город.

Тело призрака, которое поначалу казалось ему самым обычным для представления местной цивилизации — клоком белой мглы, кое-как поддерживающим форму человеческого тела, — действительно было полупрозрачным. Но это не была мгла. Оно больше походило на перламутровую жидкость, по которой пробегали неритмичные волны дрожи. Когда призрак говорил, Л. не столько слышал его, сколько распознавал смысл сказанного по играм света и тени на его поверхности. Сам по себе, вне фантомной памяти, Л. вообще не был способен слышать и понимать речь.

— Нет, ты не ссыльный. Ты тупица, — с удовольствием произнес призрак. — Я тоже таким был. Но потом исправился. Знаешь, когда у тебя в распоряжении вечность, времени хватает на все, в особенности на то, чтобы пораскинуть мозгами. Ты поймешь. Потом, — призрак хихикнул. — А сейчас просто подумай вот над чем. Если жизни подходит только ее собственная планета, то память предыдущего цикла жизни подходит только последующему циклу этой же самой жизни. И больше никому во всей Вселенной. Так для чего, вернее, для кого ты ее так старательно собираешь? Кто еще поймет твои страдания по поводу сбившегося носка? Разумная плесень с Альфа-Центавра?

— На Альфа-Центавра нет разумной плесени, — автоматически ответил Л.

— Много ты знаешь, — призрак фыркнул. — Альфа-Центавра вне твоей компетенции. Твое дело — наши помойки, и утрись.

На самом деле Л. его почти не слушал. Он обдумывал то, что внезапно стало ему совершенно ясно: призрак не мог быть только частью здешней памяти. Это было нечто, принадлежащее в той же мере его, Л., миру. Вернее, ему самому, поскольку он и был всем своим миром. Теперь Л. ясно видел, что призрак совсем не напоминает очертаниями гуманоида — на фоне темного окна, вернее, внутренней линзы оптического органа Л., висела перламутровая капля. Она была маленькой и чуть разреженной копией той, которая находилась уровнем ниже — в зале, который Л. привык называть «грудной клеткой». Теперь он сам удивился этому названию. Его мышление под влиянием работы с местной памятью стало слишком антропоморфным.

Возможно, это серьезная поломка. Ему следует исправить ее — ему постоянно приходится себя чинить, отлаживать и даже регенерировать. Он справится. Если только…

Если только поломка не связана с самим сердцем. Тогда ему не обойтись без помощи. Но кто сумеет помочь ему разобраться в собственном сердце?

До чего странная, неуместная мысль! Помочь ему никто не мог — он был один. Но мысль о помощи сидела в нем, как заноза, и все разумные доводы оказывались против нее бессильными.

В правом ботинке снова начало саднить. Призрак, повернувшись всем корпусом к Л., нехорошо ухмылялся. Л. почувствовал, как манипуляторы — сначала в дальних секторах, потом и в ближних — замедлили работу. Если бы он был человеком, он сказал бы, что пребывает в смятении.

Но он не был человеком.

Ведь нет же?

Проклятый башмак!

Л. потянулся, чтобы снять его к черту. В конце концов, в офисе никого нет — он может ходить босиком. А хоть бы и голым — все равно охрана пялится в телек, а не на экраны внутреннего слежения.

Призрак захохотал — холодно и глухо, как подобает настоящему привидению.

Л. выпрямился. Еще недавно он был уверен, что все происходящее предусмотрено его программой. Он накапливал память почившей цивилизации, методично разрушая, расщепляя в пыль ее материальные останки. Предусмотрено ли программой то, что он, набрав критический объем памяти, станет частью этой цивилизации? Или он был ею с самого начала, когда цивилизация эта еще покоилась в колыбели? Или даже находилась в стадии разработки? Тогда его, Л., заложили в ее собственную структуру, потому что понятно было, что рано или поздно понадобится кто-то, кто приберет мусор…

Значит, его кто-то создал? И этот кто-то, в таком случае, вполне мог бы помочь ему с сердцем…

Очень человеческая мысль. Так сказал бы призрак. А уж он-то кое-что понимает в человеческом.

Призрак висел на фоне почерневшего окна. Он словно сжался, сконцентрировался, стал довольно плотным и еще больше похожим на его, Л., сердце.

Л. стало душно. Он оттянул горловину гольфа. Кровь тяжело стучала в висках.

Это сердце…

Черт, он один в офисе, некого попросить принести воды или вызвать «скорую»…

В смысле, надо спуститься вниз и посмотреть, как там сердце. Просто посмотреть — что он еще может?

— Память — чертовски тяжелая штука, — со вздохом заметил призрак. — Мне ли не знать… Она остается даже после того, как разрушено все, что с ней связано — предметы, улицы, целые города. Люди. Память тоже разрушается — до элементарных частиц. Осыпаются иллюзии, наваждения, убеждения и прочее — и все, наконец, становится таким, каким оно было на самом деле. Не таким, каким ты это видел, любил, боялся. С каким боролся. Понимаешь? Призрак прошлого — это жизнь, как она есть.

— Была, — автоматически поправил Л.