Имена льда

— Крамских, — снова повторил тот же сердитый голос. — Какого черта происходит? Ты не можешь включить видео? Что с тобой? Ты жив?

Очередная версия пароля, наконец, сработала, и над линзой всплыла голова. Она смотрела куда-то в сторону выхода, по ней поминутно пробегала дрожь и она теряла очертания, распадалась на радужные треугольники. Голова висела под неимоверным углом, и Виктор никак не мог отрегулировать изображение. Наконец голова повернулась.

— Крамских, — с мрачным удовлетворением произнесла она.

Несмотря на помехи, Виктор узнал Генерального директора Космического бюро. Он нервно сглотнул. До сих пор он встречался с генеральным всего два раза — когда поступал на работу и перед последним полетом. Директор лично контролировал архивирование и запуск.

— Э… Директор, — пробормотал он.

Директор нетерпеливо дернул головой.

— Какого черта происходит? — спросил он. — Куда ты пропал? Зачем ты взломал архив?

— Архив? — переспросил Виктор.

Он с трудом припоминал, где находится и что с ним произошло. Полет. Распаковка. Отказ программ… Виктор задрал голову и увидел купол походного шатра.

— Простите, шеф, — пробормотал он. — Я что-то не совсем…

— Странно, что ты совсем не спятил, — рявкнул директор. — Почему ты полез в архив без санкции? Жить надоело?

Виктор все еще осматривал шатер. Дезориентация. Обычное последствие восстановления личности. По стандартным протоколам. Но он, как только что сказал директор, не следовал стандартным протоколам — он просто взломал архив и восстановление произошло стихийно. В процессе наверняка что-то запоролось, потерялось и теперь затягивается ложными воспоминаниями. Сколько именно потерялось? Судя по степени дезориентации… Впрочем, судить рано. На восстановление даже в нормальных условиях уходит не меньше недели. К тому же у него не обычный архив.

— Давно? — спросил он.

— Что?

— Давно я восстановился?

— Сигнал о взломе архива поступил восемнадцать часов и двадцать одну минуту назад, — ответил шеф, скосив глаза, вероятно, на таймер.

— Почему не пресекли?

— Умники из архивного приняли это за инициирование процедуры ликвидации архива, — шеф ядовито усмехнулся. — А потом, когда поняли что к чему, было поздно — мы бы просто тебя убили.

Виктор кивнул. Потом до него дошел смысл сказанного.

— Ликвидации? — переспросил он. — Почему — ликвидации?

— Потому что ты умер, — снова рявкнул директор.

— Что?

— Ты умер, — повторил директор Бюро.

— К сожалению, нет, — пробормотал Виктор, потирая шею.

Затылок ломило, сухой язык царапал небо, поташнивало. Больше всего похоже на похмелье, подумал он.

Похмелье. Он помнит о том, что такое похмелье. Наконец, обрывки реальности начали выстраиваться во что-то осмысленное. Осмысленное, но по-прежнему невероятное: он взломал бокс. С собственной памятью.

— Трое суток твои системы были в критической зоне, — словно сквозь пелену доносился до него голос шефа.

— Может, это какая-то особенность моего местного тела? — неуверенно спросил он, разглядывая руки.

Обычные человеческие руки с обкусанными грязными ногтями и воспалившимися заусенцами. В детстве мама натирала ему пальцы соком алоэ — чтобы вызвать отвращение. Не помогло. Виктор не перестал грызть ногти — наоборот, привык к горечи и даже стал находить в ней некоторое удовольствие.

— Ничего общего с местным телом, — проворчал директор. — Проблемы начались после того, как мы получи сигнал о выполнении протоколов адаптации. Через несколько часов ты перестал выходить на связь, но никаких отклонений в жизнедеятельности мы не обнаружили. Еще спустя тридцать часов ты начал сбоить. Ситуация ухудшалась стремительно — за сорок две минуты показатели вошли в критическую зону, продержались в относительно стабильном состоянии трое суток, после чего ты впал в кому и через несколько минут сигнал пропал совсем. Через сорок секунд пришел сигнал о взломе бокса. Виктор? Крамских!

Виктор вздрогнул и посмотрел на директора.

— А?.. Простите, шеф, — прошептал он. — Вы сказали, сигнал пропал?

Директор кивнул.

— Но… Это значит, я умер? — растерянно прошептал он.

Директор выругался сквозь зубы. Кто-то что-то шептал ему на ухо — довольно громко, Виктор мог разобрать слова — но они не складывались ни во что осмысленное. Директор дернул головой, словно отгоняя муху, и шепот прекратился.

— Что ты помнишь? — спросил директор. — Ты хоть что-нибудь помнишь?

Виктор пожал плечами. Все, что он помнил, скорее всего, было обрывками бредовых видений — легкое тело, скользящее по льду в невероятном танце. Протуберанец — вид изнутри. Изнутри протуберанца, который находится внутри его собственного тела, которое оказывается внутри… Восторг и отчаяние мухи, тонущей в капле меда… Бред.

Виктор снова провел сухим языком по растрескавшимся губам.

— Может, все-таки ошибка в программе адаптации? — неуверенно произнес он.

Директор покачал головой.

— Как ты думаешь, сколько раз за это время мы ее проверили? — проворчал он. — Другие версии будут? Как ты себя чувствуешь?

— Как с бодуна, — честно ответил он. — Или, скорее, после гриппа. После недели высокой температуры. Лихорадка. Бред.