Имена мертвых

«Тхор? Как же, как же… У нас стенд есть, посмотрите, пожалуйста. Отец, Алексей Тхор, красноармеец, сражался в гражданскую войну, участвовал в коллективизации, потом организовал новую МТС в районе. Два его сына, Васинга и Лайдемыр, оба погибли в сражениях на полях войны. У нас улица названа в их честь — улица Братьев Тхор».

Угрюмые лица чинов из республиканского центра, сопровождающих забугорного визитера, смягчаются.

Слава богу, все отыскалось. Можно не прятать глаза и не бубнить отговорки.

«Наше Общество памяти перешлет вам наградной лист Лайдемыра Тхора. Вы можете поместить его в музее».

Белая райкомовская «Нива» несется по дороге, рассекающей зеленые поля и уходящей за горизонт. Пологие низкие холмы чередуются с лесами, блестящие змейки рек извиваются в низинах.

Пространство углубилось, раздвинулось вширь, и нет ему ни конца, ни края. Не охватишь единым взглядом ни землю, простирающуюся вдаль, ни бездонное небо с чередой белых кучевых облаков. Ползет лениво огромное, высокой копной вздымающееся облако, а по окрестным безбрежным холмам так же неспешно крадется его великая тень. А далее вторая, третья… Огромно небо, но еще более обширна земля, что вмещает в себя всю жизнь насущную и отражение небес плывущее.

Вдохнешь густой, напоенный запахом трав, поющий воздух, а выдыхать и не хочется — так переполнится грудь твоя величием и неизбывной радостью. Так умиротворится душа твоя.

Клейн не заметил, как машина свернула с асфальтовой дороги и, кренясь, проскакав по буфам разбитой грунтовки, въехала в деревню.

Клейн сразу узнал этот порядок, хотя прошло столько лет. Здесь ничего не изменилось, словно время замерло и ждало его.

Он попросил остановить машину, вылез.

Он шел на слабеющих ногах, сдерживая щемящее чувство в груди, захватывающее сердце и подступающее комком к горлу.

«Вот моя деревня, вот мой дом родной…»

Кирпичный белый магазин с прохладным жерлом двери и с двумя каменными ступеньками. Когда-то они казались высокими, а сейчас вросли в землю.

Бревенчатые избы осели, потемнели, покосились, но так же красно горят цветы гераней за тюлевыми занавесками.

Не старый, но морщинистый мужик в кирзовых сапогах идет с ведром за водой. Колодец стоит все там же. Вместо сгнившего от времени сруба поставлено железобетонное кольцо. На ворот накручена цепь; окованное полосками металла ведро так же стоит на скамеечке.

Точно вчера это было.

Соседский мальчишка-пастушок, как же его звали… из озорства бросил ведро в колодец. Оно понеслось с гулким звуком, ударяясь о стены, ворот раскрутился, бешено замелькала в воздухе рукоятка — не остановишь, убьет! — барабан сорвало…

Пастушка высекли… а ворот чинил отец…

Ох и ругались тогда бабы! вся деревня без воды осталась!

Мужик поставил ведро на землю и с любопытством местного присматривался к приезжим.

Кто он такой? чей? когда родился?

Почти пятьдесят лет минуло.

Страна — победитель фашизма, страна — покоритель космоса, запустившая ракеты и луноход, мировая держава, а тут мужик идет с ведром за водой к колодцу…

Клейн окинул деревню взглядом. Да, так и есть.

Деревня уменьшилась, многие дома исчезли; в порядке, где они были, появились плеши, пустыри.

Помойка. Куски кирпича, обрывки обоев и газет, жестянки, битые бутылки, над сорными кучами буйствуют длинные стебли жгучей и сочной крапивы да кое-где выступает из земли старая кладка печи — здесь был дом.

Здесь тоже. Ничего не сохранилось, кроме густо разросшихся кустов сирени, не цветущей и потому никому не нужной. А когда-то белоснежные и лиловые соцветия свешивались у палисадника, наполняя воздух тонким ароматом весны.

Дальше… дальше…

Ноги сами несли Клейна к заветному повороту, где одна дорога уходила в поле, а другая — в лес, черневший за околицей.

Дом, страшный, заброшенный, встретил его заколоченными ставнями и подпертой бревном дверью. Крыша сгнила и провалилась, стропила торчат голыми ребрами покойника, стены раздались, доски крыльца обветшали настолько, что сквозь щели растет полынь.

Сарай упал набок и лежал бесформенной грудой жердей, присыпанных пучками черной, вымытой дождями соломы. У стены, погрузившись до осей, стоял покрытый рыжей мукой ржавчины «Сталинец-60 ЧТЗ», упрямо набычив тупой лоб.

Вместо погреба — покрытая дерном глубокая яма, пристанище мусора и вырубленных яблонь.

Я вернулся.

Слезы туманят взор, горечь стягивает горло.

Я знал, что произошло. Каждый раз я видел родной дом во сне, видел, как он пустел, ветшал и разрушался, как проседала его крыша. Видел, как старела мать.

А однажды я увидел ее красивой и ласковой, в просторной светлой горнице, застеленной цветными лоскутными половиками. И такой мир, такой покой, такая благодать была кругом, что я сразу понял — мама умерла.

«Не дождалась. Прости меня…»