Именами вашими стоим

– Мне ли не знать. Это была моя идея. Посудите сами, какой смысл, выплавлять медь здесь, на Алтае, потом везти её за тридевять земель в Санкт-Петербург, чеканить там из неё монету, и затем везти её обратно. А монетный двор, построенный здесь, обеспечит всю Сибирь, притом в кратчайшие сроки. Когда я сказал об этом Христиани, тот сначала посмеялся, но уже через день выдал вашему мужу эту идею как свою.

Николай Иванович говорил всё это и видел перед собой её лицо, нежные губы, пряди волос, падающие на глаза и лоб, чувствовал её маленькую горячую ладонь и слышал, слышал удары своего сердца.

Лизочка Беэр крепко держала его руку, а у него не было ни желания, ни сил отнять у неё свою ладонь. Ему было хорошо. Елизавета Андреевна сумела всё это прочитать в его лице, потому что веки её, дрогнув, на какое-то мгновение расширились, сомкнулись, а когда распахнулись вновь, то в глазах у неё, расплёскиваясь, билось счастье. И она заговорила быстро, словно боялась, что ей кто-то помешает, что она не сумеет удержать в нём это чувство, если они будут далеко.

– Почему вы хотите уехать из Барнаула на этот рудник? Зачем? Конечно, здесь не Тобольск, и даже не Омск. Здесь вам скучно, нет никаких развлечений, но всё изменится. Здесь собраны лучшие горные офицеры со всей страны, мы находимся под покровительством Двора и служить здесь престижно. Я нисколько не сомневаюсь, что Барнаул со временем займёт достойное место в Сибири. И потом, – Булгаков почувствовал, как дрогнула её рука, – если вы уедете, мне вас будет здесь очень не хватать.

Елизавета Андреевна пыталась удержать на себе его взгляд, но капитан-поручик почему-то смотрел куда-то позади нее. Там, на втором этаже дома, в раскрытом окне, вдруг на какое-то мгновение показалась крупная голова с гривой седых волос. В следующую секунду она исчезла и, можно было бы подумать, что это обман зрения, галлюцинация, но Булгаков точно знал, что видел в тот момент Андрея Венедиктовича Беэра.

Николай Иванович перевёл взгляд на Елизавету Андреевну:

– Я, пожалуй, пойду. Уже поздно.

Её рука жгла его ладонь. Он ещё раз посмотрел на окно второго этажа. Оно зияло чёрным проломом в стене, но в глубине, и Булгаков готов был поклясться в этом, кто-то стоял, прячась за тяжёлой портьерой.

– Да подождите вы! Ну, неужели вы ничего не чувствуете?

– Чувствую… Становится прохладнее… Простите меня.

Булгаков ушёл, а она всё стояла и смотрела ему вслед.

– Барыня, вас Андрей Венедиктович зовут.

У Насти была привычка подходить тихо, и в самый неожиданный момент. Ей часто влетало за это от господ, но сейчас Елизавета Андреевна, хоть и вздрогнула, но ругаться не стала.

Она посмотрела отсутствующим взглядом на заспанное лицо девушки, затем подошла к скамеечке и села на неё.

– Не могу я сейчас к нему пойти. Не могу… Ещё обижу чем-нибудь, сама того не желая.

Небо постепенно затягивали тучи. Они наползали на звёзды и гасили их, всё ближе подбираясь к луне. С высоты, вырвавшись из материнских объятий, прилетела первая капля. Она была крупной, и упала Насте прямо на плечо. Та засмеялась и, радостно подпрыгивая, подняла лицо к небу, выставив вперёд обе ладони. Елизавета Андреевна невольно улыбнулась, глядя на неё. «Вот человечек! Радуется всему, как щенок малый. А может, так и надо жить?»

– Ой, как Волга-матушка, да вспять бы побежала. Кабы можно, братцы, начать жизнь сначала…

Елизавета Андреевна пела низким, грудным голосом. Пела красиво, с большим чувством, прикрыв глаза и слегка покачиваясь. Простые слова этой песни, переплетаясь с напевной мелодией, казалось, шли из самой глубины души и, отзвучав, не исчезали, а поднимались в самую высь поднебесную.

– …Ой, кабы весною цветы расцветали. Кабы мы любили, да не разлюбляли…

Петь Елизавета Андреевна научилась у своей бабки, Лидии Алексеевны Арсентьевой. У той было большое имение под Саратовом, богатое и привольное. Заправляла всем сама хозяйка, предоставив мужу, коллежскому асессору, всю жизнь прослужившему в Саратовской городской управе, полную свободу. А петь любили оба. Бывало, в конце длинного летнего дня соберёт Лидия Алексеевна у себя в усадьбе всех дворовых девок, да как начнут они выводить голосами да подголосками всякие кружева с приплётами, так со всей округи соседи сбегаются красоту такую послушать.

Смолк голос, растворились последние звуки в ночной тишине, скрипнула дверь где-то в глубине дома. Настя слушала, как зачарованная. Сама не заметила, как присела рядом с барыней на скамеечку, а потом мечтательно, с лёгкой грустью сказала:

– Как это у вас красиво получается, душевно. Я, если б могла, как вы, тоже бы ему так спела.

Елизавета Андреевна с интересом посмотрела на неё:

– Кому ему?

Та, сразу же спохватившись, вскочила:

– Ой, не спрашивайте, а то проговорюсь ещё ненароком! Стыдно мне!

Но сохранить свою тайну Настеньке не удалось. Женская природа любопытна, а в делах сердечных – и подавно, поэтому Елизавета Андреевна крепко ухватила её за руку и насильно усадила рядом с собой с твёрдым намерением выведать, кто же смутил Настино сердечко.