Именем Ея Величества

— Да, нерасторжимый…

Пряди грязно-серого парика свесились, цепкие бескровные пальцы теребят их, схватывают.

— Не-рас-торжимый…

В правой руке одна прядь, в левой пучок. Сплетает жгутом, сосредоточенно, и сдаётся — забыл о присутствии гостя. Та прядь затерялась, её не различить. Что это — намёк? Он ведь известен своими иносказаниями, увёртками.

— Рост великой Российской империи, — продолжал Юсси, — ради мира, взаимной выгоды…

Он комкает урок, переводит дух. Пальцы завораживают. Расплели косу, свивают опять.

— Ве-ли-кой им-пе-рии…

Ни тени иронии. Зато пальцы отвечают откровенно — неравен этот альянс, выгод для Швеции добивается посол.

— Его королевское высочество… В силу брака с принцессой Анной имеет право претендовать на… определённые уступки.

— Оп-ре-делённые, — отозвался Остерман как эхо. — Мы желали бы знать, — и космы парика, откинулись, — впустит ли Швеция наши корабли? В свои гавани?

Удар наотмашь. Юсси смутился. Может быть, соврать, обнадёжить? Признал — инструкций он не имеет.

— Что отсюда следует, экселенц?

Юсси молчит.

— Следует то, что ваше правительство не намерено поддержать претензии герцога на Шлезвиг. Предпочитает удовлетворить его за счёт России. Так? В нарушение договора. Так, экселенц?

Он перешёл в наступление.

— Обстоятельства в связи с женитьбой изменились, — пробормотал Юсси. — По нашему мнению, возникает необходимость в новом договоре.

— В новом до-го-воре, — надоедливо проскрипел вице-канцлер. — Если будет угодно её величеству, — прибавил он быстро, отчётливо, поучающе.

— Но вам, экселенц, неугодно, — вымолвил Юсси, повинуясь озорному порыву, и прикусил язык. Понял — так держи язык за зубами. Нарушил он правила дипломатической игры.

— Её императорское величество, — сказал Остерман, явно сердясь, — есть суверен самодержавный.

Вздохнул, взял со стола оловянный ларчик, достал пилюлю, с неожиданным проворством кинул в рот. Пил воду из стакана мелкими глотками. Юсси не сразу уразумел — разговор окончен.

Стена, равнодушная стена… Скорее враждебная. Здесь нельзя выражать собственные мысли — даже Остерману, главному дипломату России. Министру нельзя высказать свои мысли прямо. Тирания. Увы, придётся привыкнуть!

Стайка гусей гуляла по берегу — незамощённому, размытому ночным дождём. Юсси потревожил их и едва спасся, добежав по мосткам до лодки. Гребцы слегка надрезали вёслами водную гладь, несла Малая Нева, ширилась, сливаясь с Большой, раздвигая каменные фасады столицы, лицемерные фасады, прикрывшие нищету.

Следующий визит — к Меншикову. Фаворит, соправитель, второе лицо в государстве. Екатерина — женщина ума обыкновенного, князь — ум выдающийся. И воспалённый тщеславием. Пиетисту стыдно — он призван обличать порок, а тут он вынужден поощрять его, растлевать душу человека. Что оправдывает? Единственно — забота о мире.

Юсси подавляет в себе сомнения, робость — с пальмовой ветвью мира прибыл он в Россию.

— Господи! Да за что же?

Охает Дарья, стонет, сейчас брызнут слёзы. Услышала — ушам не поверила. Ужасно, ужасно!

— Король я… — смеётся Данилыч. — Ты королева. Величество.

— Да на что нам…

Король или гетман — разницы Дарья не видит. Украина. Киев… Уехать, бросить всё… Про Киев не скажет худого, хорошо было, там её обвенчали с Александром, освятили долгое греховное сожительство. Но теперь, из столицы… Корона? Опала для мужа, во что ни ряди.

— Чем прогневил? Горе моё! В ножки паду Екатерине, отмолю. Чего натворил?

— Тьфу! Королевство же дают… А это что значит? Часть империи.

— Ой, горе-горюшко!

Схватилась за сердце. Не уловила шутки. Супруг шлёпнул по щеке мягко.

— При чём царица? Швед посулил.

— Чего?

— Швед, говорю…

— Этот? Юсси?

— Слеза ты Божья, — обозлился Данилыч. На жену, на Юсси, только что отбывшего, на пустую шведскую приманку. — Вопишь на весь город. Смеялись мы. Смешинка в рот залетела.

Шутливое настроение пропало. Не та оказия, чтобы зубы скалить. Разбередил швед. Вошёл — и привиделся Днепр, настигнутые у переправы офицеры Карла, разгромленного Карла, успевшего-таки улизнуть к туркам [92]. Цедергельм, простоватый, скроенный топорно, выделялся среди штабных баронов и графов.

— Значит, амбашадур [93]… Так…

Обнялись как старые приятели. Сколько выпито вместе — бочка, поди… В компаниях, вместе с царём. Пели, кукарекали, ржали, кто во что горазд. Поседел Юсси. Трезвенник ныне — глоток один, и хватит.

— Тогда и я воздержусь. Башка чтоб трезвая была, — веселился князь. — Опутает амбашадур. Бывало, я тебя в плен брал, теперь ты меня.

— Зачем? — кротко ответил Юсси. — Все люди должны быть свободные.

Вон куда загнул.

— У нас без понужденья ничего доброго не сделают. Государя покойного слова.

Отобедав, пошли в Ореховую. Святилище своё выбрал князь для беседы. Почему? Тянуло туда… Нужно было присутствие Петра, ощутимое там особенно. Юсси, увидев портрет, притих благоговейно. На портрет падала тень, Пётр на нём лишён красок молодости, без возраста.

— Ну, знаю я, с чем ты приехал. Остерман сказал. От меня, — и Данилыч лихо подмигнул, — нет секретов. Да… Дело непростое.