Именем закона

— Старался не вылезать из окопа. Мог сидеть в нем целыми сутками. Фриц часто обстреливает в обеденное время. Ротная кухня рядом, подход к ней почти безопасен, но если обстрел, он за обедом не пойдет. Не принесут ребята — сидит на сухарях.

— В этот день противник обстреливал как всегда или чаще?

— Вообще фрицы обычно бьют в одно и то же время, хоть часы проверяй. В этот день так же…

Следователь вызвал Петина:

— Скажите, почему за куревом вместо вас пошел боец К.?

— Я его попросил.

— Он не отказывался?

— Нет.

— Рассказывал, где его ранило?

— Нет, прибежал с окровавленной рукой, очень перепуганный и кричал от боли…

— Вы не обратили внимание, не левша ли он?

— Левша, мы его даже дразнили…

Дыбенко долго уточнял это обстоятельство, даже повторно вызвал тех, с кем уже беседовал, и официально допросил только по этому вопросу. Мне такая деталь в работе следователя понравилась. Я понимал, что он собирал данные, чтобы подтвердить или опровергнуть слова врача: «для этого должна быть сильная и ловкая левая рука».

— А если это совпадение? — спросил я.

— Вполне возможно, — ответил Николай Григорьевич. — Но это обстоятельство усиливает наше подозрение. Мы с вами по одному и тому же учебнику изучали криминалистику, и вы, конечно, помните, что членовредительство породила первая мировая война. Тот, кто шел на такой шаг, хотел вырваться из войны живым и вернуться домой трудоспособным. Членовредитель, как правило, бережет правую руку — ведь она рабочая… В данном случае рабочая левая.

Убедившись, что подозреваемый левша, Дыбенко переключился на исследование другого обстоятельства: чем подозреваемый мог нанести себе такое ранение.

Все свидетели показали, что тесака у подозреваемого никогда не видели, топоров в отделении нет, они имеются только у саперов. Что касается саперной лопатки, то он вроде бы уходил без нее, во всяком случае, она находится в окопе. Принесенная лопатка была тщательно осмотрена. Следов крови на ней следователь не обнаружил. Составив протокол осмотра, Дыбенко в присутствии понятых обернул лопатку газетой и опечатал сургучной печатью.

Последний вопрос, который поставил следователь вызванным, касался поведения подозреваемого после ранения. Не рассказывал ли он, как и где его ранило, был ли раненый один или с другими бойцами.

Все показали единодушно: ничего об этом не говорил, только стонал и корчился от боли.

По дороге в медсанбат Дыбенко сказал:

— Трудное дело… Пока у нас нет никаких доказательств ни его вины, ни его невиновности…

Подозреваемый уже спал, когда его пригласили к нам. Вошел он бодро, без тени волнения. Белокурый, лицо в веснушках, приплюснутый нос, пухлые обветренные губы. Правая рука висела на бинте. Сквозь марлю проступала запекшаяся кровь. Объяснили, кто мы. Это не вызвало у красноармейца никакой реакции. Беседу вел Николай Григорьевич.

До встречи с подозреваемым он почему-то представлялся мне серым, забитым, малоразвитым и неразговорчивым. Но, вслушиваясь в его ответы, я убеждался, что перед нами достаточно общительный и даже словоохотливый красноармеец.

Дыбенко поинтересовался его жизнью до войны, родными, как оказался на оккупированной территории, когда призван в армию, где начинал военную службу, когда прибыл в дивизию.

Беседа была тихой, спокойной, будто ее вели знакомые, встретившиеся после долгого расставания. Незаметно Дыбенко перешел к обстоятельствам ранения. Он все детальней и строже уточнял, как боец ушел из подразделения, какой дорогой следовал, где его настиг обстрел и где укрывался он от огня противника.

По нашей просьбе командование полка предоставило примерную схему минометного и артиллерийского обстрелов, произведенных немцами, с указанием времени и приблизительного размера обстрелянных площадей.

Я внимательно следил за тем, что показывал подозреваемый, и все больше и больше убеждался в расхождении его показаний с данными командования. На лице Дыбенко тоже можно было прочесть, что и он видит это несходство, но делает вид, что не замечает его, и продолжал задавать уточняющие вопросы:

— Вы и раньше ходили за куревом этим же путем?

— Да, разов десять, и всегда одной тропой.

— Может, на этот раз сбились с пути?

— Нет.

— Когда вас ранило, вы возвращались той же дорогой?

— Да. Хоть было очень больно и я страшно перепугался, но я хорошо знал только эту дорогу и ею возвращался к себе.

— Почему вы не пошли сразу в санитарную роту или в медсанбат, который был по пути?

— Растерялся.

— Когда вас ранило, вы стояли, лежали, сидели?

— Я упал на землю.

— Вы помните положение вашей правой руки?

Вопрос следователя меня удивил. Неужели под огнем противника, когда кажется, что каждый снаряд направлен в тебя, и только в тебя, и ты, шлепнувшись на землю, стараешься втиснуться в нее, слиться с нею, можно запомнить в каком положении была твоя рука или нога?

Если бы так спросили у меня, я не смог бы ответить. А ведь не раз приходилось бывать в такой ситуации… Осторожно решил вмешаться и отвести вопрос как неправоправный. Но допрашиваемый опередил меня и торопливо ответил: