Именем закона

Утром прибыл в медсанбат А. М. Петровский. Поинтересовавшись, как идёт расследование, пригласил позавтракать. Я работал всю ночь и охотно принял его приглашение. В землянку, расположенную возле кухни, нам принесли котелок с чаем, две алюминиевые кружки и кашу. Уже заканчивая завтрак, мы услышали перебранку. Повар ругал молоденькую санитарку за то, что та «без спроса хватает его топорик и черт знает куда задевала», а она сердито доказывала, что не видела никакого топорика.

Я подозвал повара к себе:

— О каком топорике идёт речь?

— Пустяшное дело, — смутился кашевар, — мы сами, товарищ командир, разберёмся. Я ей надеру хвост, дивчина станет поаккуратней...

Вмешался Петровский:

— Отвечайте на вопросы прокурора дивизии.

— Господи, топор как топор, маленький, сподручный колоть лучину на распалку или что подтесать. Подобрал я его во время наступления в каком-то дворе.

— Острый?

— Очень, я все время подтачивал. Вчера кинулся лущить лучину — нет его.

— А когда вы последний раз видели его?

— Вчера утром. А перед обедом не обратил внимания: не нужен он был мне...

В моих записях значилось: «К. ходил за табаком между 11 и 12 часами».

Повар описал приметы топорика: топорище берёзовое, с двумя сучками и остатками коры.

— Где вы держали его — на виду или прятали?

— От кого мне прятать? Всегда держал на виду.

Мы ещё завтракали, когда вернулся Дыбенко и, не говоря ни слова, осторожно, поддерживая двумя пальцами, положил перед нами топорик — топорище берёзовое, у основания два сучка и остатки коры, на лезвии — следы запёкшейся крови.

— Нашли в кустах, — пояснил следователь, — метрах в двухстах от того места, которое осматривали ночью.

— Да-а-а, — протянул изумлённо полковой комиссар. — А я все ещё не верил...

— Мы уже знаем, кому он принадлежал, — сказал я и протянул Николаю Григорьевичу протокол допроса повара.

Дыбенко прочёл его и ещё раз посмотрел на топорик:

— Тот самый. Но для верности все же надо провести опознание. Только для этого надо иметь несколько таких топориков. А где их взять?

— Это ещё зачем? — удивился комиссар. — Позовём повара — он и подтвердит...

— Для обвинения этого недостаточно,—возразил я. — Подсудимый на суде может в таком случае заявить, что сомневается в точности показаний повара. Ведь топор всего один, других-то повару не показывали. А вот когда мы покажем повару в присутствии понятых полдесятка или десяток таких топориков и он разыщет, узнает именно свой, совсем другое дело. И у нас будет уверенность, что мы не ошиблись, и у суда твёрдое доказательство. Когда речь идёт о привлечении человека к уголовной ответственности, мы обязаны сделать так, чтобы никаких «но» не было, чтобы советский закон был соблюдён полностью.

А. М. Петровский шутливо поднял руки:

— Сдаюсь, товарищи, сдаюсь. Вы законы, конечно, лучше знаете. Помогу вам достать топорики. Они есть у сапёров.

Повар и санитарка из девяти предъявленных им для опознания топориков безошибочно указали на принесённый Дыбенко.

Чтобы лучше узнать подозреваемого в членовредительстве бойца, или, как говорят юристы, «глубже изучить личность подследственного», я приказал следователю военюристу 3 ранга М. А. Кулешову отправиться в запасной полк и допросить тех, кто хорошо знал красноармейца К. Михаил Азарович Кулешов — кадровый военный следователь, опытный юрист, и ему не требовалось разъяснять, какие данные нас интересуют.

На следующее утро он вернулся с протоколами допроса одиннадцати свидетелей. Трое из них утверждали, что К. боялся идти на передовую, говорил, что его обязательно убьют.

— Один из свидетелей, — сообщил Кулешов, — показал, что он слышал от знакомого бойца, будто бы подозреваемый хвастался, что у него есть средство, которое поможет ему не попасть на передовую. Но, к сожалению, фамилия этого бойца неизвестна, и дня четыре тому назад он ушёл на передовую в нашу дивизию. Зовут его Андреем. В штабе дивизии я взял список всех рядовых с этим именем, поступивших за последние дни. Их около сотни.

Пришлось изменить намеченный план работы и начать поиски нужного Андрея. К работе подключили третьего следователя дивизии — младшего военюриста В. М. Бачуринского. Ему повезло: из пяти первых вызванных для допроса воинов, второй оказался тем самым, кого искали, рядовым Андреем Первозванцевым. Его допрашивали втроём. Первозванцев был из Клина, который некоторое время был оккупирован гитлеровцами.

Спросили, знает ли он военнослужащего К.

— Знаю, — ответил Андрей. — Проходил с ним службу в запасном полку. Мы даже дружили. Какой-то он чудаковатый.

— А в чем это проявлялось?

— Страшно боялся погибнуть и все время твердил, что, если убьют его, кончится их род, он, мол, последний в семье...

Мы не торопились ставить вопрос о главном, о том, ради чего среди ста Андреев искали именно этого. Я с интересом следил, как Дыбенко втягивал свидетеля в живую беседу, казалось, уводя его все дальше в сторону от того, что хотелось узнать от бойца. И только когда Первозванцев разговорился и почувствовал себя просто собеседником, а не допрашиваемым, Николай Григорьевич неожиданно, как бы между прочим, спросил: