Именем закона. Сборник № 1

Долго молчали, наконец Сцепура развел руками и сделал губы трубочкой, что, видимо, должно было выразить его личное отношение к случившемуся. Потом бросил коротко: «Все свободны, вас, Боде, прошу остаться». Здесь Малин, выходивший последним, остановился на пороге и, лучезарно улыбнувшись, поднял руку и воскликнул: «Это войдет в века!» — а Ханжонков, угрюмо молчавший на протяжении всего совещания, высунул голову из-за его плеча и крикнул: «Сенечка же дурак, неужели не видите?» Когда двери закрылись, Сцепура подвинул Сергею Петровичу стул и пригласил сесть, потом поставил рядом еще один и сел сам, всматриваясь в лицо Сергея Петровича долгим, проникновенным взглядом.

— А у тебя, смотри-ка, нашлись союзники… Н-да…

— Я думаю, это ничего не изменит.

— Правильно думаешь. Но шанц у тебя есть.

— Шанс, — поправил Сергей. — Шанц — это окоп.

— Пусть так, — кивнул Сцепура. — Слушай сюда, Боде…

Его речь была напористой и краткой. Суть ее сводилась к тому, что Сергей Петрович получит возможность побеседовать с Таней. И если ему удастся убедить ее сознаться и раскрыть контрреволюционную организацию, — последствия еще могут стать управляемыми.

— Что это значит?

— Да боже мой, проще пареной репы! — лучезарно улыбнулся Сцепура. — Князевой дадим только ссылку, а ты отделаешься строгачом, вот и все. — Он помолчал, выжидательно заглядывая Сергею Петровичу в глаза, и добавил тихо и внятно: — Соглашайся, парень, потому как дело твое — табак…

А что, и вправду табак, деваться некуда. Однако же и предложение принять невозможно. Безвыходно…

— Ты сейчас спокойненько ступай домой, — снова улыбнулся Сцепура, словно угадав мысли Сергея Петровича. — Попей чайку, подумай и реши, чего тебе в самом деле надо: идейки всякие сомнительные или служение нашему общему делу, за счастье всех трудящихся и угнетенных, так сказать… Иди, я тебе вызвоню.

Сергей вздрогнул: какой неподдельный пафос, да уж не снится ли ему все это? Но нет, Сцепура, который, как все слабонервные и слабохарактерные люди, никогда не смотрел в глаза собеседнику (так считал Сергей), на этот раз не только не отвел взгляда, но улыбнулся и слегка прищурился. Как бы там ни было, сейчас он был силен, этот Сцепура, очень силен, ведь за ним стояли целеустремленные, напористые люди, и их было не так уж мало…

Сергей направился домой. По лестнице он спускался, ничего не видя, в мозгу колотило, пульсировало что-то, может, сердце из груди рвалось, а может, и страх донимал, если не ужас: как с Таней разговаривать? О чем? Предложить сознаться? Да в чем, господи ты боже мой… И зачем, зачем — вот вопрос…

И вдруг его обожгло, ударило: эх, милый, а ведь ты в прятки играешь с самим собой, напустив на простой и ясный вопрос детского туману: Сцепура дал шанс выскочить. И не просто выскочить, он ведь, поди, и славой поделиться готов, в случае, значит, успеха…

А Таня?

А что Таня… Очередная маленькая жертва локомотива истории, как это именует ловкий семинарист. Сколько их, Тань этих, легло уже под неумолимый пресс? И сколько еще ляжет… Независимо от его, Сергея Петровича Боде, решений и свершений, действия и бездействия.

Так что же, согласиться? Ведь все равно ничего не изменится. А жизнь — одна.

А как же это:

«Надо мною звездное небо, в груди моей — нравственный закон»?

Да это поповщина, облаченная в философские одежды.

А это:

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друга своего»?

И это поповщина, проповедь евангельская, ерунда…

Так что же, сдаться?

Он представил себе Таню в тюремной камере, среди грубых, дурно пахнущих женщин-уголовниц, развращенных и способных на все…

И еще представил, что надзирательница вдруг забывает запереть дверь в камеру Тани (если Сцепура прикажет содержать Таню в одиночке), а надзиратель на мужской половине, вроде бы напившись пьяным (за что непременно потом будет с позором изгнан!), отопрет камеру с ворьем. Поздно будет тогда искать справедливости и возмездия…

Страшные мысли, никакой надежды… Уж лучше сразу — «В.М.С.З.»[28] — и конец!

И тут же рассмеялся нервно: этой «В.М.С.З.» ждут иной раз по многу дней, и ночей, и даже месяцев, а бывает, что и лет. И седеет приговоренный или сходит с ума, и нет ему помилования ни от людей, ни от бога…

Нужно что-то предпринять, сделать что-нибудь, как-то помочь.

Э-э, чушь… Тане теперь не поможет даже ловкий семинарист. Ей никто не поможет. Ибо порожденная семинаристом организация сильнее его самого.

…Откуда-то появился Ханжонков, молча пристроился рядом, Сергей его не замечал. Вдруг пришли облегчение, ясность, угрызения совести исчезли. Надо соглашаться, иного выхода просто нет. Не тот уже возраст, чтобы в казаки-разбойники играть…

— Я что хотел… — оглядываясь, начал Ханжонков. — Я тут по отделу дежурил, так что в тюрьму выезжал для проверки числящихся за нами…