Именем закона. Сборник № 2

— И на этой почве вы поссорились?

Она небрежным жестом поправляет прическу, и это движение говорит мне о ней больше, чем все, сказанное до сих пор. Ей лет под сорок, и, по-видимому, она страдает той же болезнью, что и супруг, — старается произвести впечатление, с одной лишь разницей: Станислав Иванович хочет выглядеть значительным, а Татьяна Николаевна — моложе и привлекательней. Эффектно и не без кокетства она закидывает ногу на ногу, показывая мне обтянутые узорными колготками колени.

— Итак, между вами произошла ссора?

— Вы, я вижу, хорошо осведомлены? — парирует она.

Скромность украшает человека, но в данном случае я предпочитаю обойтись без украшений:

— Возможно, больше, чем вы думаете.

Она опускает ресницы, чтобы погасить вспыхнувшую во взгляде неприязнь.

— Не понимаю, зачем в таком случае вам я?

— Хочу знать еще больше.

Она морщится, как от зубной боли, но все же отчасти удовлетворяет мое любопытство:

— Мужчины ревнивы, и Станислав Иванович не исключение. — Жохова вздыхает: мол, что делать, приходится терпеть. — Он выпил лишнего, с ним это случается, и когда вернулся… Бог знает что пришло ему в голову. Придрался к зажигалке, стал упрекать меня в неверности. Ему, видите ли, показалось, что эту вещь оставил в нашем купе Рубин — так, кажется, вы его назвали. Станислав Иванович начал фантазировать, будто он, Рубин, приходил ко мне, ну и так далее…

— Скажите, подобные сцены имели место раньше?

— Станислав Иванович, — она упорно называет мужа по имени и отчеству, — ревнив сверх меры, но столь острого объяснения я не припомню. — Татьяна Николаевна меняет наклон головы, и я вижу мелкую сетку морщин у переносицы, искусно скрытую слоем косметики. — Он говорил всякие гадости и вообще… не заставляйте меня повторять этот бред.

— В котором часу ушел из купе ваш муж?

— В начале десятого. Как раз в то время, когда в соседнем купе находился грузин.

— Вы имеете в виду восьмое?

— Да, восьмое.

— Откуда вы знаете, что в купе у Рубина кто-то был?

— Они так ругались, что голоса были слышны через перегородку.

— А почему вы думаете, что вторым был грузин?

— Один из них говорил с сильным акцентом.

— Как долго это продолжалось?

— Несколько минут. Я легла спать и заснула. Проснулась уже около одиннадцати…

Я подвожу итог нашему разговору:

— Значит, между девятью и десятью вечера Виталий Рубин к вам в купе не заходил?

— Нет, — твердо отвечает она.

Поблагодарив Татьяну Николаевну, я еще несколько минут сижу молча, переваривая то, что услышал. Потом выхожу в тамбур.

Поезд трогается с места, медленно набирает скорость.

Гаврилыч уткнулся в стекло входной двери и пристально смотрит на уплывающее в темноту здание вокзала.

Я прошу открыть мне свободное купе.

Мы возвращаемся в вагон и останавливаемся у двери с цифрой три. Щелкает замок. Гаврилыч быстро проходит к столику и резким, сильным движением поднимает оконную раму.

— Вот вам купе — устраивайтесь.

— Позовите ко мне Тенгиза, — прошу я и прибавляю: — Пожалуйста.

— Из четвертого? — уточняет он. — Сей момент.

Через минуту ко мне заходит полный мужчина в майке с мультипликационным волком на груди и в спортивных трикотажных брюках. Его загорелое лицо добродушно, слегка заспано, а губы, растянутые в улыбке, обнажают ослепительно белые зубы. Впрочем, один из них в блестящей золотой коронке.

— Ваша фамилия? — спрашиваю я.

— Зачем, слушай, фамилия? — удивляется он. — Тенгиз меня зовут. Я тебе без фамилии все скажу. Надо будет — всю ночь буду рассказывать…

Я беру протянутый им паспорт. Читаю.

— Скажите, Чаурия, — это его фамилия, — вы ссорились с пассажиром из восьмого купе?

— Виталием, да? — Он грузно опускается на противоположную полку, пожимает плечами, отчего волк на его груди строит мне уморительную гримасу. — Знал, что спросишь. Ругались мы, да, ругались. Как мы могли не ругаться? Играли в карты, понимаешь, а он спекулянтом называет. За что?! Я не вор, свои фрукты везу, не чужие. А он говорит: «Миллион с трудового народа сдирать едешь». Какой миллион?! Какой сдирать?! Своими руками копаю, своими руками ращу, какой, слушай, спекулянт, а?! Я и есть трудовой народ, понимаешь. Два мешка мандаринов везу — у меня справка сельсовета есть. Я честный колхозник! Чаурию каждый знает, он не спекулянт! Сейчас справку покажу…

Мандарины меня не интересуют, поэтому я останавливаю Чаурию, когда он лезет в задний карман за справкой.

— Этот разговор был во время игры?

— Да.

— А что вы делали после?

— Что делал? Ничего не делал. Чай пил.

— В восьмое купе заходили?

Стыдливо потупив взор, Чаурия подтверждает:

— Да, слушай, заходил. А ты бы не зашел?! Объяснить человеку надо? Справку сельсовета показать надо? Дорогой, говорю, зачем обижаешь? Зачем спекулянтом называешь? Я не спекулянт, я колхозник! У меня, говорю, справка есть, свои фрукты везу…

— И чем закончился ваш разговор?

— Извинился, — небрежно отвечает Тенгиз. — Сказал, что неправ был.

— В котором часу это происходило?

— Может, в девять, может, позже. Я ушел от него, а он в седьмое купе пошел.

— К Жоховой?