Именем закона. Сборник № 2

Мучили дурные, тревожные сны и тяжкое предчувствие беды. Болезненно саднило сердце — видимо, от нервной перегрузки последних дней. Как нечто недостижимо-иллюзорное вспоминалось: дом на море, Маша, но путь туда, в мечту, покуда был перекрыт преградами дел, часть которых предстояло завершить, часть попросту свернуть, а часть еще и начать…

Проснулся он поздно, время шло к одиннадцати часам утра, но вставать не хотелось: в доме стояла уютная, теплая тишина; пахло печью и смолистым деревом.

Хвойный лес за окном сливался в пасмурную, присмиревшую декорацию; белесое, заполоненное моросью небо словно стлалось над соснами, и вылезать из постели пришлось на усилии воли.

Он сделал несколько резких махов руками, разгоняя вялость, и вновь ощутил саднящее беспокойство где-то глубоко в груди… Неужели сердце? Нет, скорее невроз… Сердце здорово: не курил никогда, не пил, спорт ставил превыше всего… Определенно какая-нибудь дистония… или как ее там…

Прошел в ванную — огромную, как зала: черный кафель с матово-белым узором, зеркало во всю стену… Сколько он сил угрохал, чтобы помочь Маше отстроить все это… Ладно ванная, а дом? Князю в таком жить не зазорно. Хорошо — покупатель достойный нашелся: с большими деньгами человек, уважаемый композитор, хотя, пройдясь по дому, и он задумчиво губу кусал, а после напрямик попросил: дайте срок сумму добрать, сразу не потяну… Но уверил клятвенно: покупаю! Такой дом, сказал, мечтой всей жизни был, потому: умоляю, потерпите… Работает небось композитор сейчас на износ, торопится; каждый день звонит: не изменились ли обстоятельства? Не изменились, есть еще время, благодаря делам, что наперекосяк и вразброд… Надел кроссовки, тренировочный костюм, прошел в гостиную. Колченогий Акимыч, опираясь на палку, почтительно привстал из кожаного кресла возле камина, пробурчал, кряхтя:

— Завтрак, барин, разогревать? Чай, кофе?

— Чай. Зеленый.

— Опять бегать идешь? Тю, прям пацан…

— Иди, старче, чайник ставь. И не выступай. Физкультура — залог… всего, в общем. Не дано тебе пенять. Всю жизнь лакаешь, табак содишь, и гляди какой — еле ползаешь, а всего-то — шестьдесят пять…

— Да ты еще до таких-то лет доживи! — с напором возразил Акимыч, отправляясь, стуча палкой, на кухню. — Доживи еще со своей гимнастикой, бегун-беглец…

«Это ты точно, старый павиан…» Матерый постоял на крыльце, глубоко вдыхая влажный воздух. И опять легонько укололо в груди, будто иголочкой кто ткнул. Вот незадача…

Он размашисто прыгнул вперед, побежал по тропинке в осиннике — густом, мокром… Ветхая прошлогодняя листва шуршала под ногами, вминаясь в осклизлый налет начинавшей оттаивать почвы.

С каждой секундой приходили бодрость и ощущение силы, однако иголочка в сердце, существуя как бы независимо, покалывала все настойчивее и чувствительней… Матерый остановился.

«Ну к черту! — подумал испуганно, утихомиривая дыхание. — Лучше прогуляюсь, а то в самом деле — как шандарахнет, так и останешься тут подыхать, — здоровеньким, что обидно…»

Неторопливо побрел обратно к дому. Мысли крутились неотступно возле одного и того же: каким образом остановить дела? А может, не стоит останавливать, обойдется? Вряд ли… Да и Мишка Коржиков вчера сообщил: разрыли траншею… Значит, извлекли пулю из Левы… И почему не ножом он его?.. «Вальтер» ныне в болоте, но толку? Леву опознают, в Ростове публику тряхнут, и выплывет, конечно, многое… То-се, следствие, бумаги; запас по времени, конечно, есть…

Знать бы, кто ведет дело… Знать бы, что они знают — сыщики, прокуроры. А если бы еще и договориться с ними… Нет. Свой народ остался в органах, но сидит ныне тихо, насмерть перепуганный чистками. А засветиться на покрытии организованной преступности… Из новых же, молодых, редко кто покроет убийцу, тут они безжалостны, как роботы: главное — схватить и уничтожить, иных задач нет. И попробуй докажи, что убивал, ибо не существовало выбора, попробуй объясни, что покоя хочется и искупления — хочется ведь, правда! — смешно для них будет все это, из анекдота просто… Все, между прочим, хотят. Но не все, скажут, убивают и наживают миллионы преступным путем! Да, но эти «не все» расплачиваются скромным, сереньким существованием… Правильно, ответят. Зато вы — дырками в теле от пистолетных выстрелов в камере исполнения приговора, где уткнетесь носом в присыпанный опилочками цементный пол… Впрочем, Матерый, у тебя что, очень яркое существование было? Ну, курорты, бабы, ресторанные блюда, вещицы… Сон! Не задалась жизнь! Все ведь теперь готов отдать, все, лишь бы сидеть в яме какого-нибудь автохозяйства слесарем, крутить гайки, радоваться левой трешке за честные труды и ни о какой камере исполнения не думать…

Он грузно ступил на крыльцо. Погладил резные, из дуба, перила. Навек строил, для себя… А теперь — чужому дяде-композитору. Хоть и за деньги, а чужому. Ради чего тогда суетился?

— Вскипело там, — коротко сообщил Акимыч.