Кто-то из женщин оторвал Круглову от гроба. Распорядитель объявил о закрытии митинга. Заголосила Анна Петровна. Поддерживаемая двумя старушками, она стала прощаться с дочерью. Рахманин растерянно ухватился обеими руками за гроб. Андронов так и стоял с опущенной головой, и я не мог понять, что он испытывал, слыша выступление Кругловой.
— Я пошел, — сказал я Мироновой.
Протискиваясь к Кругловой, все еще прижимавшей к груди сумку, я увидел Герда. Он тоже проталкивался к ней.
— Какие у вас основания делать такого рода заявления? — услышал я, когда наконец оказался рядом с ними.
— Уходите! Я не хочу вас видеть! — сказала Круглова, обращая на себя внимание людей.
Я оттеснил Герда, благо все в зале толкали друг друга, и тихо сказал Кругловой:
— Нам надо поговорить. Я из милиции.
— Хорошо, что вы здесь, — сказала она. — У меня самолет через три часа. Боялась, что не успею сама передать вам письма.
— Письма Нади?
— Да. Их немного. Всего шесть. Надя не любила писать письма. Тем более они важны. Особенно два последних. — Она вытащила из сумки письма, стянутые черной резинкой.
Рядом с нами оказался Голованов. Осунувшийся, постаревший, он молча кивнул мне и, поцеловав руку Кругловой, сказал:
— Спасибо вам.
Его тут же оттеснили. Из зала выносили гроб.
— Вы знакомы? — спросил я Круглову.
— Нет, — ответила она. — Но догадываюсь, кто это. Надин поклонник. Мне обязательно надо быть к вечеру в Армавире. У меня спектакль.
— Не беспокойтесь. Мы вас долго не задержим. Отправим в аэропорт на нашей машине.
Татьяну Грач я узнал сразу. Она стояла на лестнице. Я умышленно задержался, пропустив Круглову вперед.
— Зачем ты так?! При всех, — сказала Грач.
— Молчат мертвые, Таня, — ответила Круглова.
Миронову я с трудом разыскал в толпе.
— Письма? — спросила она.
— Целых шесть!
— Перед встречей с Кругловой неплохо бы ознакомиться с ними.
— Сделаем это в машине по дороге в крематорий. Я буду читать их вслух.