Именинник

     Открытие первой школы в Теребиловке было назначено в воскресенье после Крещенья. Школа открывалась на частные средства, с небольшим пособием от земства. Все хлопоты по устройству помещения взял на себя Пружинкин и постарался не ударить лицом в грязь. Новая школа стояла на углу Малой и Большой Дрекольной улиц, где прежде был кабак. Большой старый дом был прилично отделан снаружи; стены внутри оклеены дешевенькими обоями, поставлена новая школьная мебель, в окнах появились жестяные вентиляторы, а над крылечком блестела простая белая вывеска: "Начальная школа". Каждый гвоздь, каждая мелочь были обдуманы сотню раз. Внутри школа делилась на четыре комнаты: передняя, из передней направо -- мужское отделение, налево -- женское, а между ними приютилась маленькая учительская комнатка, которую Пружинкин облаживал с особенным удовольствием, потому что в числе учительниц будут Анна Ивановна и генеральша.   В день открытия Пружинкин с раннего утра не находил себе места от волнения, хотя все было в исправности. Он десять раз обошел все комнаты, пощупал каждую вещь и постоянно выскакивал на крыльцо, около которого толпились любопытные теребиловцы. Шел легкий снежок, и Пружинкин был очень доволен: хорошая примета.   -- Барышни будут учить!..-- объяснил он с крыльца собравшейся публике.-- В будни ребятишки будут ходить, а в праздники большие... Кто хочет грамотным быть, тот и придет... Поняли? Прежде водку сюда ходили пить, а теперь пора ума набираться... Конец, видно, пришел вашей темноте!   Теребиловцев больше всего смущало то, что будут учить "барышни". Что-нибудь да не так!.. Объяснения Пружинкина только затемняли вопрос. Но после обедни, действительно, приехали господа и барышни. Был отслужен молебен и сейчас же открыты классы. Генеральша, Анна Ивановна, Клейнгауз, Володина и Прасковья Львовна отбивали друг у друга работу. Сажин сказал коротенькую прочувствованную речь, в которой объяснил всю важность именно начальной школы и потом значение первого "общественного почина". Народу в комнатах набралось много, а с улицы все напирали, и начиналась уже давка. Доктор Вертепов брезгливо нюхал воздух, дамы сбились в одну кучу и смотрели на теребиловский "народ" с любопытством, смешанным с чувством невольного страха. Молодой священник с короткими волосами и без бороды сидел с Сажиным в учительской. Пружинкин выбивался из сил, выталкивая ротозеев за дверь и рассаживая будущих учеников на парты. Мужское отделение было совсем полно, а в женском столпились девочки-подростки; баб и взрослых девушек не было.   -- Я буду заниматься в мужском отделении,-- заявила Прасковья Львовна в учительской.-- Вы, Володина, со мной будете, а с бабами пусть остальные возятся...   -- А я куда? -- спрашивала Софья Сергеевна, беспомощно разводя руками:--лучше будет, кажется, если я останусь тоже в мужском отделении... Не правда ли, отец Евграф?..-- обратилась она за разрешением к священнику.   -- Я советую заняться с мужчинами: они развитее,-- посоветовал батюшка, разглаживая свою несуществующую бородку.   -- Вы сначала займетесь в мужском, а потом перейдете в женское,-- советовал Сажин,-- нужно пользоваться указанием опыта...   -- По-моему, вы будете только мешать другим, Софья Сергеевна,-- пошутил Вертепов, дразнивший генеральшу с утра.   Генеральша вдруг рассердилась... Сегодня точно все сговорились, чтобы ее бесить: утром она бранилась с Ефимовым и Петровым, которые наотрез отказались заниматься в школе, потому что одна грамота является паллиативным средством; теперь этот доктор пристает к ней со своими глупыми шуточками. На-зло всем она ушла в женское отделение к Анне Ивановне. Человек пятнадцать девочек сидели за партами с какими-то убитыми лицами и только переглядывались, когда учительницы предлагали им вопросы. Посидев здесь с четверть часа, Софья Сергеевна вдруг почувствовала себя такой лишней, и никому не нужной... Она тихонько вышла в переднюю, надела свою шубу и тихонько вышла на крыльцо, где Пружинкин унимал галдевшую толпу.   -- Куда это вы, ваше превосходительство?-- удивился старик, угадавший по выражению лица генеральши, что дело не ладно: -- как же это так-с?..   -- Домой, Егор Андреич... Здесь и без меня обойдутся,-- с ласковой улыбкой печально ответила Софья Сергеевна. Она была тронута вниманием Пружинкина.-- Такие глупые женщины должны сидеть дома...   -- Ваше превосходительство... как же это так-с?   Кучер подал лошадь, и генеральша легко порхнула в сани. Пружинкин едва успел застегнуть меховую полость. Проводив глазами сани, старик покачал головой и, вернувшись в школу, покашливаньем вызвал Анну Ивановну в переднюю.   -- Софья-то Сергеевна уехали...-- шопотом сообщил он, разводя руками,-- весьма огорчены-с...   -- Чем?   -- Не могу знать-с, Анна Ивановна, только дело не ладно-с... Потихоньку собрались -- и сейчас домой.   К ним подошел Сажин, провожавший о. Евграфа.   -- Это вы, Павел Васильевич, чем-нибудь огорчили Софью Сергеевну?..-- заговорила Анна Ивановна с удивившей Сажина смелостью.-- Она уехала.   -- Я? Позвольте... Можно объяснить все гораздо проще,-- ответил Сажин довольно развязно.-- Софья Сергеевна немножко капризничает... Впрочем, я сейчас могу заехать к ней и постараюсь разъяснить дело. Во всяком случае, надеюсь, особенно страшного ничего не случилось.   Анне Ивановне не понравился тон, каким все это говорилось, и она простилась с Сажиным довольно холодно. Отец Евграф был свидетелем этой маленькой сцены, но отнесся к ней совершенно безучастно, как и ко всему остальному. Он намотал на шею толстый вязаный из красной шерсти шарф, запахнул потертую беличью шубу и неторопливо пошел за Сажиным, который предложил увезти его в город. Доктор Вертепов уехал за ними на своей лошади.   Первый день новой школы сошел почти неудачно. Учительницы устали и были недовольны собой. Когда пробило три часа, они были рады, что все кончилось. Прасковья Львовна устало зевала, а бодрее всех оказалась Володина. Теребиловцы возвращались из школы, нагруженные новыми тетрадками и дешевенькими школьными книжками. Девочки по дороге разбирали все мелочи в костюмах учительниц и были вообще довольны. Провожая учительниц, Пружинкин с особенною нежностью посмотрел на серое лицо Володиной. "Вот эта воз повезет,-- думал он,-- да разве еще Анна Ивановна, ежели мамынька пустит". В общем старик был, как и другие, не совсем доволен, хотя и не мог дать отчета самому себе, чем именно: все шло как будто хорошо, и как будто чего-то недостает.   К своему удивлению, когда Анна Ивановна вечером приехала к генеральше, она нашла ее веселой и довольной; Сажин сидел в гостиной с Прасковьей Львовной, и его голос слышен был в передней.   -- У меня давеча в этой школе так голова разболелась,-- объясняла Софья Сергеевна, предупреждая вопрос,-- вероятно, от спертого воздуха...   Когда Сажин появлялся в салоне генеральши, это было настоящим торжеством. Все ухаживали за ним, а дамы преследовали тем вниманием, которое самым умным людям кружит голову. Это идолопоклонство всегда действовало на Анну Ивановну самым неприятным образом, и ей становилось как-то совестно, особенно когда Софья Сергеевна заглядывала прямо в рот своему божку, как это делают оставшиеся без гувернантки дети.   -- А те гуси, Ефимов и Петров, и носу не показывают,-- говорила Софья Сергеевна, когда все сидели в гостиной.   -- Что же, они совершенно правы,-- вступился Сажин, вытягивая под столом свои длинные ноги,-- первоначальное образование само по себе...   -- Ведь он против эмансипации женщин!-- перебила его Прасковья Львовна, очевидно, продолжая прерванный разговор.   -- Нет, вы меня просто не хотите понять,-- с шутливой уверенностью возражал Сажин: -- я не враг ни эмансипации, ни образования -- об этом даже странно говорить в наше время. Я говорю не о принципе... но есть некоторые практические противоречия. В самом деле, немного странно ратовать за женский труд, когда русская баба работает как раз вдвое больше русского мужика... Если дело идет о ничтожной кучке женщин привилегированного класса, то для этого не стоит огород городить. Остается, правда, наше tiers état -- мелкое чиновничество, прасолы, купцы, попы и мещане, но и тут дело сведется как раз не в пользу женского свободного труда. Могу сослаться в этом случае на красноречивый пример из практики фабричного труда. Здесь мертвой петлей затянут не только мужской труд, но женский и детский, а в общей сумме вся семья зарабатывает едва столько, чтобы не умереть с голоду. Дешевый женский труд является здесь страшным конкурентом и обездоливает как себя, так и мужчину. То же самое будет с эмансипацией поповен и мещанок. Теперь самый крошечный человек из этого круга может, например, жениться, рассчитывая исключительно на свою личную трудоспособность, а когда женский труд подорвет его заработную плату, он может жениться только при том условии, чтобы и жена была работница. В результате такая пара заработает как раз столько, сколько раньше мужчина зарабатывал один, и в выигрыше останутся те же капиталисты.   -- Вы забываете, Павел Васильевич, что не все девушки выходят замуж! -- азартно спорила Прасковья Львовна,-- потом остаются вдовы с семьями на руках... А самое главное: труд даст женщине независимость и нравственную крепость.   -- Ваши вдовы и Христовы невесты все равно будут сидеть голодные, а нравственное удовлетворение, конечно, вещь очень почтенная...   -- Это возмутительно!.. Он рассуждает, как плантатор!.. как чиновник!.. как старый крепостник!..-- возмущалась генеральша.   -- Значит, никакого выхода для привилегированной женщины нет? -- спрашивала Анна Ивановна.   -- Нет, я этого не говорил... Выход должен быть, но я спорю только против скороспелых построений. Не следует увлекаться, игнорируя всю путаницу общественного строя.   -- Это он зубы начинает заговаривать! -- объясняла Прасковья Львовна, бросая папиросу на пол: -- все мужчины одинаковы... По-моему, Владимир Аркадьевич гораздо вас последовательнее: он прямо проповедует мусульманство. И есть свой резон: у мусульман нет старых дев и нет проституции...   Когда у генеральши бывал Сажин, Ханов редко показывался, а если приходил, то усаживался куда-нибудь подальше в темный угол и здесь хихикал. Теперь он вышел из своей комнаты уже после разговора, и Сажин, чтобы повернуть все в шутку, обратился к нему за разрешением спора.   -- Я стою за воинскую повинность для женщин,-- ответил Ханов с серьезным видом: -- но прежде всего костюм... Это самая великая задача нашего девятнадцатого века: костюм делает нашу женщину, а не женщина костюм. Чтобы поставить вопрос на рациональную почву, нужно произвести вторую великую революцию.   Часов около восьми пришли Володина и Клейнгауз, а потом Курносов, спорили о фребелевской системе воспитания, которой противопоставляли родную бурсу. Потом заставляли Ханова спеть: "Спится мне, младешеньке, дремлется!.." Сажин долго разговаривал с Анной Ивановной, расспрашивал ее про войну с Марфой Петровной.   -- По-моему, нужно прежде всего установить свою домашнюю маленькую правду,-- развивала девушка свои мысли,-- внешние формы придут сами...   -- Маленькую правду? -- задумчиво повторял Сажин и смотрел Анне Ивановне в глаза: -- это недурно сказано... Да, я согласен с вами... Нам всем именно этой маленькой правды и недостает.   После ужина Прасковья Львовна поехала проводить Анну Ивановну. Она сердилась сегодня весь вечер и жгла одну папиросу за другой.   -- Это возмутительно! -- ворчала она, усаживаясь в злобинские сани.   -- Что возмутительно?..   -- Да бабы возмутительны!.. Все раскисли... Вы замечаете, что все они влюблены в этого Павла Васильевича? Уверяю вас... Толстуха Клейнгауз так и покраснеет, как свекла, когда с ней заговорит наш идол... И генеральша тоже... Даже Володина, и та зеленеет еще больше... Ха-ха!..   -- Я не замечаю, Прасковья Львовна... Вам просто показалось!..   -- Мне?.. Нет, голубчик, стара я стала, чтобы блазнило... Кстати, вы не замечаете, голубчик, что этот плутишка-божок немножко ухаживает за вами?.. Есть грех... гм...   -- Перестаньте, Прасковья Львовна!.. Мне совестно...   -- Э, матушка, дело самое житейское!.. Отчего это Вертепов не был?.. А те прощелыги хороши: школа-паллиатив... Еще и слово какое мудреное придумали... да.   Этот разговор заставил Анну Ивановну покраснеть, и она была рада, что ночью этого не было видно. Холодный ветер жег ей лицо; по сторонам мигали желтыми точками фонари, в одном месте дорогу загородил целый обоз. Анна Ивановна завезла свою спутницу в городскую больницу, где у Глюкозовых была казенная квартира. Выходя из саней, Прасковья Львовна зевнула и лениво проговорила:   -- У меня сегодня от этой школы поясницу так и ломит...   Несмотря на свои резкие выходки, докторша Глюкозова была добрейшая и глубоко честная душа, и Анна Ивановна очень ее любила, как и все другие. Чтобы отогнать от себя впечатление последнего разговора с Прасковьей Львовной, Анна Ивановна всю дорогу думала о новой школе и радовалась за Володину, которая с первого раза оказалась такой хорошей учительницей.