Именинник

     В середине Великого поста у Марфы Петровны были всегда большие хлопоты с рыбой: делалась заготовка на целый год. Осетрина, нельмина, муксуны и судаки засаливались впрок, причем "головня", хвосты и "ребровина" шли "людям". Эту операцию старуха всегда производила собственноручно: кучер рубил мерзлую рыбу, кухарка делала засол, Агаша выдирала икру и клей, а сама Марфа Петровна сортировала отдельные куски, бранилась и тыкала мерзлой рыбой кухарку и Агашу прямо в лицо. Сознание, что она делает настоящее хозяйственное дело, придавало старухе необыкновенную энергию.   -- Куда это Пружинкин запропастился? -- несколько раз вспоминала Марфа Петровна, останавливаясь в кухне перед громадным столом, заваленным всевозможной рыбой: -- он хорошо осетровую икру делал, или тоже вот рыбий клей мне всегда сушил.   -- Он теперь у генеральши днюет и ночует...-- наушничала вкрадчиво Агаша.   -- Самая ему канпания!..   Наиболе трогательный момент наступал тогда, когда кадочки с рыбой устанавливали в погреб и сверху накладывали "гнёт" -- чуть крышка искривилась или кадушка дала течь, хоть бросай все. Тронутую "душком" рыбу приходилось "травить прислуге". Нынче, как и всегда, Марфа Петровна свирепствовала в погребе собственноручно и успела обругать раз десять кучера, ставившего кадочки. Когда нужно было класть гнёт, прибежала Агаша и заявила, что пришел Павел Васильевич и спрашивает "самоё".   -- В самую пору пришел, именинник...-- ворчала Марфа Петровна, отправляясь в горницы:-- теперь рыбой от меня воняет на всю улицу. А еще умный человек называется...   Нужно было приодеться, вымыть руки, поправить голову, а кучер там как повернет гнёт на кадушке -- вот тебе и соленая рыбка! Гостя приняла Анна Ивановна, а Марфа Петровна велела Агаше подслушивать в дверь, о чем они будут говорить. Этот визит очень польстил старухе, и притом она сейчас же сделала ему соответствующее истолкование: "Ишь, какой любопытный стал до старух, пес... Раньше, небось, лет с восемь и глаз не показывал!" В гостиную она вошла честь-честью, с низким поклоном и разными раскольничьими приговорами.   -- Давненько тебя не видать что-то, Павел Васильич!..-- говорила Марфа Петровна, неловко усаживаясь в кресло.-- С покойничком-родителем хлеб-соль важивали, а вот ты как будто даже зазнался... Пожалуй, этак уж совсем и на улице не будешь узнавать.   -- Виноват, Марфа Петровна...   -- И то виноват, а побранить некому. Наслужил ты, Павел Васильич, всю губернию... Губернатор-то, сказывают, злится на тебя!..   -- Нет, губернатор не может очень сердиться...-- объяснял Сажин с серьезным лицом.-- Помните, у моего отца в огороде на грядке стояло чучело, которое он потряхивал за шнурок? Так и наш губернатор: тряхнут его, он и замашет руками, затрясет головой, а сам по себе все-таки ничего не может сделать.   -- Ишь ты, востер больно!.. Этакого человека да с чучелой сравнял... Ох, не сносить тебе головы, Павел Васильич!   Анна Ивановна, по раскольничьему этикету, посидела немножко и ушла в свою комнату, как это и следует барышне. Марфа Петровна осталась этим очень довольна и разговорилась с Сажиным очень весело, не стесняясь выражениями.   -- А я уж хотела совсем рассердиться на тебя, что забыл старуху, да все как-то некогда!..-- язвила Марфа Петровна,-- а ты вот и пришел... Знаешь поговорку: честь завсегда лучше бесчестья. Может, еще вам в земство-то и мы, старухи, понадобимся на какую-нибудь причину.   Сажин старался отшучиваться в том же тоне, но под конец спасовал перед ядовитой старухой и неловко замолчал.   -- А я тебе вот что скажу, Павел Васильич,-- говорила Марфа Петровна на прощанье:-- чего твоя-то Василиса Ивановна смотрит? Земство земством, а первым делом тебя женить надо, чтобы телячью-то бодрость оставил. Все вы на словах-то, как гуси на воде, а настоящего чтобы дела -- и нету. Поди, вот, не знаешь, что добрые люди сейчас рыбу впрок солят?   -- Нет, это Василиса Ивановна знает...   -- Так, так!.. Деньги только задаром с Василисой-то Ивановной переводите... Да вот еще что я тебе скажу: приезжал как-то с генеральшей этот дохтур, которого ты выписал в земство. Ну, поглядела я на него: вертоват паренек...   -- Нет, он славный,-- защищал Сажин товарища,-- мы с ним вместе в университете были, хороший и надежный человек вообще...   -- Так... Это хорошо, когда надежные люди все у тебя кружатся. А ты бы все-таки сам рыбки-то присолил, оно надежнее: лето придет, сейчас ботвиньица с соленой рыбкой и на столе. Вот Софья Сергеевна любит ее; бывает по времю и у меня, такая ласковая бабочка,-- как приедет, так и обойдет старуху. Надо бы в другой раз словечко покруче выговорить ей, а у меня сердце не поднимается на нее. Теперь разобрать, какую она себе компанию подобрала?.. Ровно в городе людей не стало... От ее-то ума и мне немало горя.   Простилась с гостем Марфа Петровна очень дружелюбно и даже пригласила как-нибудь завернуть летом, когда в Петровки добрые люди ботвинью будут есть. Анна Ивановна так и не показалась, а Сажин уехал недовольный, что Марфа Петровна позволяет себе уж слишком много. Ему не следовало делать этого визита, который старуха, наверно, перетолкует по-своему. Эти "ветхие люди" не понимают самых обыкновенных человеческих отношений... Сажин приезжал собственно только затем, чтобы подарить Анне Ивановне первый номер своей газеты "Моховский Листок". Первое место в газете было отведено, конечно, земству, причем Щипцов постарался и разгромил все партии. Сажину в номере принадлежала только одна заметка об открытии первой начальной школы в Теребиловке. Он теперь припоминал счастливое выражение лица девушки, когда она просматривала номер, и как она улыбнулась, пробегая заметку о школе.   -- Это вы писали о школе? -- спросила она, свертывая номер трубочкой.   -- Почему это вы думаете?   -- Да так... заметно по языку, и есть несколько ваших любимых выражений.   Это подстрекнуло самолюбие Сажина, и он был совсем счастлив, что у него есть наконец своя газета, в которой можно сказать свое слово. Куткевич готовил ряд передовых статей о профессиональном образовании. Белошеев обещал какой-то трактат по "философии неравенства"; затем в редакцию явились новые люди, существование которых в глухом провинциальном городе трудно было бы даже предполагать: какой-то отставной подпоручик корпуса флотских штурманов Окунев; потом отставной архивариус какого-то "сосредоточенного архива" Корольков и т. д. Даже о. Евграф и тот обещал статейку: "Черты неумытного споспешествования благому начинанию". Одним словом, газета с первых же шагов явилась связующим началом, организовавшим общественное мнение.   "Почему, это старуха так нападает на Вертепова? -- раздумывал Сажин, возвращаясь домой пешком и припоминая фельетон доктора в "Листке": -- у этих непосредственных натур есть свое чутье..."   По странной ассоциации идей он припомнил, что грёзовская генеральша называет Анну Ивановну "недотрогой",--действительно, недотрога. Зачем она вышла и скрылась?.. Сажин опять припомнил выражение лица девушки, когда она просматривала газету, и улыбнулся. Какое у нее милое лицо, когда она задумывается. Недели через две Сажин опять явился в злобинский дом. Это вышло как-то совсем случайно: он чувствовал себя не совсем здоровым, вышел на улицу подышать свежим воздухом и опомнился только тогда, когда взялся за ручку звонка. Ему припомнился последний неприятный разговор со старухой, но возвращаться было уже поздно. На его счастье, Марфы Петровны дома не оказалось: она уехала в свою молельню.   -- Барышня дома...-- лукаво говорила Агаша, стаскивая шубу с гостя.   -- Ага...-- ответил Сажин и сунул бойкой девушке кредитку.   Анна Ивановна сильно смутилась и вышла к гостю с серьезным лицом, но он, кажется, не хотел замечать настроения молодой хозяйки и прошел из залы без приглашения прямо в гостиную, как свой человек в доме.   -- А я, знаете, зашел отдохнуть к вам, Анна Ивановна,-- рассеянно объяснял Сажин, перекладывая свою шапку на третье место,-- устал... одним словом, я начинаю стариться и хандрю, как все старики.   -- Может быть, случилось что-нибудь?   -- Нет, ничего особенного... Просто устал! Знаете, на всякого нападают такие моменты бессилия, а тут еще эта война мышей и лягушек... В самом деле, что за удовольствие вести препирательства и сражаться с какими-то волостными писарями, кабатчиками и вообще головоногими!..   -- Да, но ведь вы работаете не для этих людей, а для известного дела...-- нерешительно заметила Анна Ивановна, чтобы сказать что-нибудь.   Этот неожиданный визит поставил девушку в самое неловкое положение, и она начинала сердиться, что Сажин не хочет это понять. Что подумает Марфа Петровна, когда вернется из молельни?.. Анна Ивановна чутко прислушивалась к каждому шороху и вперед переживала неприятное объяснение с матерью. В окна смотрело уже апрельское солнце, где-то трещали неугомонные канарейки; в отворенной двери показалась пестрая кошка, посмотрела большими зелеными глазами на гостя и на хозяйку, облизала рот и ушла назад.   -- Как у вас славно в этих комнатах,-- говорил Сажин, оглядывая обстановку, точно был здесь в первый раз: -- мне они напоминают детство, когда отец таскал меня по молельням... У вас и воздух какой-то церковный... Виноват, я не ответил на ваш вопрос. Дело -- хорошая вещь в принципе, только на практике оно распадается на разных Петров Ивановичей и Иванов Петровичей, сильных уже простой численностью. Извольте карабкаться и перелезать через этот тын!.. А тут еще приходится считаться с микроскопическими самолюбиями, желанием непременно отстоять свое мнение и разными другими каверзами. Помните, Гейне сказал, что самая ужасная из всех войн -- это война с клопом?.. Лично я меньше всего желаю разыгрывать роль какого-то героя, но согласитесь, что эта мелюзга отравит жизнь кому угодно... Вы мне позволите закурить сигару?..   -- Пожалуйста...   -- А что ваша маленькая правда? -- уже с улыбкой спрашивал Сажин, пуская струйку синего дыма.   В своих разговорах с Анной Ивановной он часто возвращался к этой теме и незаметно входил в подробности ее жизни. Его все интересовало, но, вместе с тем, это любопытство было проникнуто такой задушевностью и простотой, точно он говорил с сестрой, встретившись после долгой разлуки. Иногда он давал советы, иногда возмущался домашней политикой Марфы Петровны и даже предлагал переговорить с ней, что так жить нельзя и что теперь совсем другие условия. Сейчас, по выражению лица Сажина, Анна Ивановна видела, что ему хочется заговорить именно на эту тему и что он не решается. Между ними уже установилась известная тонкость понимания, которая не требовала слов.   Когда Сажин ушел, Анна Ивановна пошла в свою комнату и, отворяя дверь гостиной, кого-то больно ударила половинкой по голове: это была Марфа Петровна, в одних чулках подслушивавшая у двери.   -- Мама, разве вы были дома? -- удивилась Анна Ивановна:-- отчего вы не вышли к Павлу Васильевичу?   -- Ладно, ладно... Не твое дело мать учить. Чуть было глаз не вышибла.   -- Я просто не могу понять, мама, как ваша голова очутилась у самой ручки?   -- Убирайся!..   Марфа Петровна, охая, побрела в свою каморку и по дороге бормотала:   -- Ишь, краснобай... небось, даже не спросил, как, мол, Марфа Петровна поживает, точно я им кошка какая в дому. Надо ужо крестом потереть лоб-то, а то как раз шишка вскочит... тьфу!.. И примета нехорошая...   В сущности Марфа Петровна была очень довольна и по-своему перетолковывала сажинские визиты.   "Что же, от своей судьбы не уйдешь,-- размышляла она, перебирая свои узлы в каморке: -- только вот, что Софья Сергеевна скажет?.. Ох-хо-хо!.. Согрешили мы, грешные..."   Анна Ивановна была удивлена, что обыкновенных неприятных объяснений с матерью не последовало и она могла оставаться в своей комнате совершенно одна, охваченная нахлынувшей волной того счастья, которое даже пугает.