Иметь и не иметь

— Этот сукин сын, как приедет в город, всю свою получку положит на книжку, а потом приходит сюда поживиться на чужой счет, — сказал второй. — Это уже второй раз я его вразумляю.

— На этот раз ты его крепко вразумил.

— Когда я его ударил, челюсть у него подалась, точно мешок с орехами, — с довольным видом сказал второй. Избитый лежал у стены, и никто не обращал на него внимания.

— А если б ты меня так хватил, мне хоть бы что, — сказал рыжий ветеран.

— Закройся, трепло, — сказал вразумитель. — У тебя сифон.

— Вот и врешь.

— Мне на таких, как ты, и смотреть противно, — сказал вразумитель. — Стану я себе зря руки отбивать.

— Вот именно, что зря отобьешь, — сказал Рыжий. — Послушайте, приятель, — сказал он Ричарду Гордону, — может, повторим?

— Славный народ, а? — сказал высокий. — Война очищает и облагораживает человека. Вопрос вот в чем: только такие, как мы, годятся в солдаты, или же это служба нас сделала такими?

— Я не знаю, — сказал Ричард Гордон.

— Готов поручиться, что вы здесь не найдете и трех запасных, — сказал высокий. — Это все отборный народ. Самые сливки подонков; те самые, с которыми Веллингтон победил при Ватерлоо. Что ж, мистер Гувер прогнал нас с Антикости, а мистер Рузвельт сплавил сюда, чтоб избавиться от нас. В лагере все устроено для того, чтоб вызвать эпидемию, но бедняги, как назло, не хотят умирать. Некоторых отвезли на Тортугас, но там теперь местность стала здоровее. И потом, мы не захотели там оставаться. Так что пришлось нас привезти обратно, сюда. Что они теперь выдумают? Надо же им как-нибудь от нас избавиться. Разве вы этого не понимаете?

— Почему?

— Потому что мы — отпетые, — сказал высокий. — Нам нечего терять. Мы дошли до точки. Мы хуже той голытьбы, с которой имел дело Спартак. И с нами многого не сделаешь, потому что нас столько били, что теперь единственное наше утешение — алкоголь и единственная гордость — уменье все вытерпеть. Но не все мы такие. Кое-кто из нас сумеет и сдачи дать.

— Много в лагере коммунистов?

— Человек сорок, не больше, — сказал высокий. — На две тысячи. Чтоб быть коммунистом, нужны дисциплина и воздержание; пьянчуга не может быть коммунистом.

— Не слушайте вы его, — сказал рыжий ветеран. — Он просто красный, ну его к черту.

У другого конца стойки один ветеран заспорил с Фредди из-за счета.

— Вот столько ты выпил, — сказал Фредди. Ричард Гордон посмотрел на ветерана. Он был сильно пьян, глаза у него налились кровью, и он явно лез на скандал.

— Врешь, — сказал он Фредди.

— Восемьдесят пять центов, — сказал ему Фредди.

— Смотрите, что сейчас будет, — сказал Рыжий. Фредди положил обе руки на стойку. Он не сводил с ветерана глаз.

— Врешь, — сказал ветеран и схватился за пивной стакан. Как только его пальцы сомкнулись вокруг стакана, правая рука Фредди описала над стойкой полукруг и обрушила на голову ветерана тяжелую солонку, обмотанную посудным полотенцем.

— Чисто сделано? — сказал рыжий ветеран. — Красиво сделано?

— Вы бы посмотрели, как он орудует спиленным кием, — сказал второй.

Два ветерана, стоявшие там, где свалился зашибленный солонкой, сердито оглянулись на Фредди.

— Это еще что?

— Успокойтесь, — сказал Фредди. — Ну-ка, по одной за счет заведения. Эй, Уоллэйс, — сказал он, — прислони-ка этого к стенке.

— Чисто сделано? — спросил рыжий ветеран Ричарда Гордона. — Не придерешься?

Широкоплечий детина выволок зашибленного солонкой из толпы. Он поставил его на ноги, и тот взглянул на него невидящими глазами.

— Выкатывайся, — сказал он ему. — Пойди, проветрись. — У стены сидел, держась обеими руками за голову, тот, которого вразумили раньше. Широкоплечий молодой человек подошел к нему.

— Ты тоже выкатывайся, — сказал он ему. — С тобой тут вечно истории.

— У меня челюсть сломана, — хрипло сказал тот. Изо рта у него шла кровь и стекала по подбородку.

— Скажи еще спасибо, что ты жив после такого удара, — сказал плечистый молодой человек. — Ну, выкатывайся.

— У меня челюсть сломана, — тупо повторил тот. — Они сломали мне челюсть.

— Выкатывайся, тебе говорят! — сказал молодой человек. — С тобой вечно истории.

Он помог человеку со сломанной челюстью встать на ноги, и тот нетвердыми шагами вышел на улицу.

— Помню, раз выдался вечер, так тут у стенки лежало штук двенадцать, — сказал рыжий ветеран. — А как-то поутру я видел, как этот толстопузый оттирал тут пол шваброй. Видел я, как ты шваброй оттирал пол? — спросил он толстого негра-бармена.

— Да, сэр, — сказал бармен. — Много раз. Да, сэр. Но вы никогда не видели, чтобы я бил кого-нибудь.

— Говорил я вам? — сказал рыжий ветеран. — Шваброй.

— Похоже, что и сегодня вечер будет не хуже, — сказал второй ветеран.

— Послушайте, приятель (Ричарду Гордону), может, повторим еще раз?

Ричард Гордон чувствовал, что пьянеет. Его лицо в зеркале позади стойки уже начало казаться ему чужим.

— Как вас зовут? — спросил он высокого коммуниста.

— Джеке, — сказал высокий. — Нельсон Джеке.

— Где вы жили до того, как попали сюда?

— О, везде, — сказал тот. — В Мексике, на Кубе, в Южной Америке, везде.

— Завидую вам, — сказал Ричард Гордон.