Иметь и не потерять

«Только не метать икру! Только спокойно держаться! – утешал сам себя Митька. – Иначе дойдешь до точки и ляжешь под этим снегом где-нибудь в камышах». – Он даже головой встряхнул, прогоняя жуткие мысли, и в один мах смел ладонью мягкий налет снега, протирая глаза. И почти сразу же в белом мельтешении обозначилась емкая шапка ондатровой хатки, и словно теплой волной обнесло Митьку. Откуда силы прибавилось – в напор кинулся он к заветному месту и, отряхнув от снега плащ, натянул его, закрыв голову капюшоном. Сразу же потеплело, и вроде буря не так рьяно стала кидаться на него. «Рассиживаться не буду, – едва передохнув несколько минут, решил Митька. – Да и хатка теперь мокрая. Потяну вторую поноску, а там видно будет. Может, этот циклон и закончится скоро…» Он так же, как и в первый раз, накинул на грудь веревку и, опираясь на острогу, поволок к берегу второй мешок.

Снег бил теперь в спину, и Митьке казалось, что шальной ветер задирает на нем не только плащ с курткой, но и кожу, обнажая позвоночник. Мокрые руки начали стынуть до бесчувственности, и он останавливался, грел их дыханием, но мешок не бросал, волоча его дальше и дальше к захоронке с первой поноской. «Нажадничал, – гнул себя Митька уже тяжкими мыслями, пытаясь притушить болезненное ощущение холода, – теперь надрывайся и гноби себя в этой стылой зыби. Надеялся, что тучи быстро пронесет ветром, а непогода все сильнее и сильнее напирает и, скорее всего, за сутки не уймется. Бросать надо мешок да прятаться в сухие камыши, где погуще. Есть же такие вблизи берега, есть! Но до берега еще ого-го…»

Деревенели от напряжения ноги, и вода казалась Митьке плотной, как расплавленный металл, а сапоги – пудовыми, но рыбу он все же дотянул до приметного места и сквозь снежные завихрения вновь разглядел на фоне темнеющего леса милицейский уазик. «И в лесу, как пить дать, еще один притаился, – с твердой уверенностью заключил Митька. – Не нравится мне такой навал – будний день, а инспекции, как никогда, густо. Наверняка кто-нибудь из местных жителей настучал насчет шального нереста – вот и понаехали. Еще, чего доброго, нарвешься на них ночью. Придется иным путем назад выбираться – правее брать, много дальше, зато надежнее…»

Он быстро нашел довольно плотный камыш на сухом прибрежном месте и спрятался в нем, присев на крепкий залом. «Вот тут и перекантуюсь до темноты, – с некоторым удовлетворением решил Митька. – Все подо мною не сырая кочка, и до берега рукой подать, не то что по хлябям, проток тащиться…» Прикрывшись плотнее полами плаща, он съежился и притих.

Снег плотно лег на залысины камыша, сухие проплешины прибрежных плесин, береговой взлобок, набился емкими лохмами в гущину заломов, и ощутимо похолодало. Митька чувствовал, как медленно и неумолимо мерзнет. Вначале стали стынуть ноги, затем – руки и спина. Он плотнее и плотнее вжимался в холодный камыш, грел кисти под мышками и как бы прислушивался к своему иззябшему телу, стараясь внутренними усилиями хоть как-то держать тепло. «Тут тебе и точка будет, если не убежишь, – словно шептал кто-то на ухо. – Не жди темноты – брось все и выбирайся…» Но хранимое Митькой тепло будто сжалось в некий комок, растянуть который было выше его сил. Минута, вторая, третья… И ветер вроде стал тише, и не так хлестко сек лицо снег, и камыш не качался…

Коварная дрема тихо подкрадывалась к Митьке. Высокие тростники вокруг его схоронки поднялись еще выше, превратились в зеленые деревья, забитые снегом плешины оказались лесными полянами, а снежный слой на плаще ощущался, как пласт теплого сена…

Сколько времени тянул этот полусон-полудрему Митька – неизвестно. Молодой его организм не до конца поддался опасному обману, какие-то клетки сознания находились начеку и забили тревогу, разрушив иллюзии. Митька не без усилия разомкнул веки и не разглядел ближнего камыша. «Темно!» – обожгла его первая радостная мысль, и сразу же он ощутил тягучую боль в окостеневшем теле. Митька хотел встать, но не смог разогнуть ноги, словно уперся коленями во что-то. «Не психуй! – мелькнуло в сознании. – Грейся!» И он, как бы гася мысль, зашевелил полубесчувственными ступнями, заелозил спиной по твердому камышовому залому, задвигал руками по сухой куртке, растирая кисти о бока, бедра, колени… Острая боль впилась иголками в пальцы, потянула кожу на запястьях. Прикусив губу, Митька принялся бить кулаками по голеням, перекатываясь с бока на бок, взбрыкивал по-детски, и теплота пошла откуда-то изнутри. Руки будто разбухли от нее, стали толще и тяжелее. Защемило пальцы ног в болезненной судороге, и Митька с трудом, опираясь на острогу, поднялся.