Имя для птицы, или Чаепитие на желтой веранде

Самыми тяжелыми для педагогов и самыми веселыми для учеников были уроки пения. Предмет этот считался даже не второстепенным, а каким-то вовсе несерьезным, отметки по нему никакого значения не имели, -- и мы, ребята, это чувствовали; если песня нам нравилась -- пели, а не нравилась -- начинали мычать сквозь зубы, мяукать и кукарекать, причем девочки в этом отношении не отставали от мальчиков.

Бедные учительницы пения! Они часто сменялись, видно, не выдерживали тягот преподавания. Одну из них я запомнил -- худощавую пожилую даму со следами былой миловидности, с нервным, вечно настороженным взглядом. Когда в классе вместо пения начинался всеобщий галдеж, она, изо всей силы хлопнув крышкой рояля, бия себя в грудь, начинала выкрикивать:

-- Прекратите этот содом! Как вы смеете! Я -- певица!

Мы ее так и прозвали: Япевица, а сокращенно -- тетя Япа. Изводили тетю Япу самыми идиотскими способами. В кабинете пения висел на стене портрет Бетховена, он остался еще от Елизаветинского института; художник, по-видимому, хотел изобразить композитора в минуту музыкального вдохновения и переборщил: его Бетховен, с перекошенным ртом, с выпученными буркалами, смахивал на обитателя психбольницы.

Вот начался урок. Япевица заставляет нас спеть бетховенского "Сурка". Мы честно поем, только вместо слово "сурок" всюду вставляем слово "хорек" -- так зовут (не без значения) одного нашего одноклассника. Затем тетя Япа, указывая на портрет, произносит:

-- Дети, эту песню сочинил человек, изображенный на этом портрете. Лаптев, скажи нам, кто этот человек.

-- Это паразит Бетховен.

-- Хулиган! Немедленно удались из класса!

Васька Лаптев покидает класс. Потом он говорил нам, что не собирался оскорблять Бетховена, а просто спутал слово "композитор" со словом "паразит", -- последнее тогда было в большом ходу и применялось к месту и не к месту. К тому же Васька был глуховат.

Но дальше начинается уже умышленное издевательство.

Япа (указывая на портрет): Тестов, кто это?

Тестов: Это... Это -- Николай Второй!

Япа: Тестов, сейчас же удались вон из класса!.. Фельчак, кого ты видишь на портрете?

Фельчак: Царицу Тамару.

Япа: Убирайся в коридор!.. Дмитриева, кто на этом портрете?

Дмитриева (медовым голоском): На этом портрете Вася Гущинский.

Вася Гущинский -- популярный в те годы куплетист, не раз выступавший в Василеостровском саду; сообщение Дмитриевой переполняет чашу терпения Япевицы. Теперь она сама кидается к двери и бежит в кабинет к завучу жаловаться на класс. Когда приходит завуч -- все сидят чинно, мирно, придраться не к чему и не к кому. Он уходит. Сразу же начинается мяуканье и кукареканье.

Но, помимо всего прочего, на уроках пения мы и пели. Мне запомнились многие песни тех лет: "Смело мы в бой пойдем", "Авиамарш", "Как родная меня мать провожала", "Под тяжким разрывом гремучих гранат", "Мы кузнецы -- и дух наш молод", "Наш паровоз, вперед лети", "Заводы, вставайте!". Часто пели песню о Красной Армии:

Белая армия, черный барон

Снова готовят нам царский трон, -

Но от тайги до британских морей

Красная Армия всех сильней!..

Одно время на каждом уроке пения звучала песня об английском шахтере:

В гранит стены тюремной

Стучи, шахтер!

Тяжелый пласт подземный

Ломай, шахтер!

А дома дети и жена,

Их жизнь убога и темна,

Их мучит голод, смерть грозит

Им с давних пор...

Еще запомнилась мне протяжная грустная песня о жертвах Кровавого воскресенья; она так начиналась:

На десятой версте от столицы

Невысокий насыпан курган,

Его любят зловещие птицы

И болотный целует туман...

Новое время -- новые песни; этот репертуар ныне почти забыт. В нашу же тогдашнюю жизнь он входил плотно и неотъемлемо; песни эти брали нас за живое и, надо полагать, способствовали формированию характеров. Хотя не все они были литературно совершенны, все они -это чувствовалось -- написаны с полной искренностью, от души.

Впрочем, встречались и тогда литературно-музыкальные поделки, где явно ощущалась спекуляция на теме. Помню, одна из учительниц тщательно вдалбливала в нас песню с такими словами:

Я загрезил над станком летним днем, легким днем.

Был то сон или не сон, -- заалел брусникой склон;

Полился ручей, звеня, шепчут листья вкруг меня...

Нелепость текста ясна была даже детям: ведь если человек, вместо того чтобы делать свое дело, станет за станком "грезить", то он и дела не сделает, и рискует остаться без пальцев или даже без руки. А то и без башки...