Имя этой дружбы – поэтическое братство

Ну а как бы отнеслись ко всей этой истории главные её герои? Юрий Александрович, быть может, только снисходительно усмехнулся бы. Что же касается Павла Антокольского, то, хорошо зная своего деда, я убеждён: он, человек вспыльчивый, пришёл бы в ярость, узнав о дикой небылице, гуляющей по мировому Интернету с лёгкой руки безответственного профессора из Калифорнии.

В России, да и в других странах, необычные сексуальные ориентации долгое время преследовались и замалчивались. Сегодня у нас появилась возможность говорить об этом, изучать, писать. Но надо же считаться с реальностью! Не объявлять гомосексуалистами тех, кто ими заведомо не был. А проецировать черты и проблемы современного западного общества с его либерализмом и сексуальной свободой, а также свои личные предпочтения на другую эпоху и культуру, да ещё под видом научных изысканий, уж совсем неприлично. Доверие к «открытиям» Карлинского отчасти обусловлено высокой репутацией университета Беркли, а эта высокая репутация создана учёными-естественниками. Но долго ли продержится слава Беркли, если тамошние учёные, взяв пример с Карлинского, начнут публиковать «научные результаты», верные с точностью до наоборот?

Впрочем, если уж ошибка совершена, дело чести учёного её признать и исправить. В этой связи расскажу о себе. В 2004 году я опубликовал статью в научном журнале, а три года спустя один из лучших моих аспирантов, изучая эту статью, обнаружил ошибку, не замеченную ни мной, ни рецензентами, ни коллегами-читателями. Мы тут же отправили письмо редактору журнала с указанием на эту ошибку и всеми необходимыми объяснениями. Письмо было напечатано.144 Вот как исправляют ошибки у нас, в математике. А как это делается в литературоведении? И делается ли вообще?

Примечание

Работа впервые была опубликована в 2008 году в «Новом журнале», № 252. Нью-Йорк.

Цитировать: Тоом, А.Л. О русской артистической молодёжи начала ХХ века и ошибках современных литературоведов. № 252. [Электронный ресурс.] https://magazines.gorky.media/nj/2008/252. (Дата обращения: 29 июня 2022 г.)

Павел Антокольский и Серебряный век русской поэзии

Павел Григорьевич Антокольский (1896–1978) немногим моложе младшего поколения поэтов Серебряного века. Но всё же историки литературы его творчество к Серебряному веку не относят. И тому есть основания.

Писать стихи Антокольский начал еще в гимназии145, рано стал их публиковать146, но своё место в поэзии, свои темы и стиль он нашёл довольно поздно. В полный голос он заявил о себе как поэт лишь к началу 30-х годов – публикацией поэм «Робеспьер и Горгона»147 и «Франсуа Вийон»148.

Более того, всю свою молодость Антокольский «раздваивался» между поэзией и театром. День проводил в студии Е.Б. Вахтангова: играл в спектаклях, ставил их, писал для студийцев пьесы, а вечер – в Кафе Поэтов на Тверской. У многих критиков того времени, да и позже – тоже, это вызывало недоумение: кто же он – актёр или поэт? Много лет Антокольский и сам не мог ответить на вопрос «где его место» – в театре или в литературе.

Тем временем Серебряный век русской поэзии уже пришёл к закату149.

Павел Антокольский не был поэтом Серебряного века, но его учителя – самые яркие в российской литературе представители данного направления.

Это, прежде всего, Александр Блок. Знаком с Блоком Павел Григорьевич не был, хотя состоялась между ними одна очень памятная встреча. Шла Первая мировая война. Художественная интеллигенция Петрограда организовала вечер поэзии в Тенишевском училище – собирали средства в помощь раненым солдатам. Антокольский, гостивший у родных150 в Петрограде, тоже пришёл на тот вечер. Он слушал с большим интересом выступавших корифеев: Городецкого, Мандельштама… Но потряс его Блок. Как он сам вспоминал впоследствии, после Блока на том вечере он уже никого слушать не мог.

Выступив, Блок вышел на улицу, Антокольский – за ним. Блок шёл по набережной Фонтанки «в чёрной фетровой шляпе, лёгкий, изящный, беспечный, стучал палкой по тротуару. В зубах у него дымилась папироса. Он кинул её за парапет, в воду, закурил другую».151 А вслед, несколько поодаль, шёл его молодой поклонник – очарованный, потрясённый, но так и не решившийся заговорить со своим кумиром.

Потом-то он упрекал себя, что не воспользовался случаем познакомиться с Блоком. Но такой уж он был застенчивый юноша, а почтение к великому поэту только усугубляло его нерешительность.

Мои первые стихи – сплошное подражание Блоку, – говорил Антокольский шутя много лет спустя и добавлял уже серьёзно, что поэзия Блока помогла ему «понять значение метафоры, как некой волшебной силы, преобразующей мир».