Имя нам - легион

Духи начали прибывать незамедлительно. Здоровались запанибратски, звали его по имени и демонстрировали довольно сдержанную радость при виде Трассы. Не то чтобы они не одобряли его стремления в обитаемые места, нет! Просто они не были уверены, что Филиппа ждет там счастье. А на меньшее они, как искренние по отношению к нему доброхоты, были не согласны. Говорили они, внезапно включаясь в беседу и так же внезапно умолкая, не прерывая ни на миг плавно текущей совместной речи – стоило прекратить болтать одному, как подхватывал (по временам даже на середине слова, а то и звука) кто-нибудь следующий.

На этот раз выделялись среди них и своеобразные лидеры.

Ангелами руководил прелестный малыш-гермафродит с огромными серыми глазами и бледноватым лицом, грустным светлою иконописною грустью. Платиновые его тонкие волосы вились мягкими кудряшками, а за спиной то вспыхивала, то гасла бриллиантовая радуга прозрачных стрекозиных крыльев, трепещущих с мелодичным звуком. Под стать был и голос херувима – печальный звон серебряного колокольчика.

Главным антиподом гермафродита выступал огромный черный ротвейлер – чудовище, рожденное преисподней явно не для украшения природы. Вместо собачьей морды начальник бесовской команды имел брыластое негритянское лицо с поразительно (даже для африканца) вывернутыми наружу ноздрями и ослепительно-белыми лошадиными зубами. Верхняя челюсть его, значительно более выдающаяся, чем нижняя, почти не прикрывалась уродливой заячьей губой. Глаза цербера, желтовато-красные белками и ярко-зеленые вертикальными козлиными зрачками-щелками, яростно сверкали. Голос его, впрочем, был довольно приятен – этакий бархатный басок опытного обольстителя и погубителя слабых женщин.

Прочая небесная и инфернальная братия, числом доходящая до двух десятков, изумляла не только разнообразием фенотипов, но и полнейшей несхожестью характеров и поведенческих реакций даже в пределах каждого из супротивных лагерей. Зачем им это было нужно, знал, наверное, один только Бог (ну и Сатана, должно быть, знал тоже).

Счастье, – говорили они, соблюдая свою непонятную очередь, – только счастье! Никогда не соглашайся на меньшее, старина Фил. Все остальное – пыль и скука. Екклесиаст был, разумеется, прав – все суета и ловля ветра, но! – правда его, утомленного жизнью и одряхлевшего монарха, лишь для несчастных.

Мы не неволим тебя, – говорили они, – желаешь – иди дальше. Желаешь – живи дальше. Телесная жизнь прекрасна, Фил, мальчик наш, мы согласны с этим и не смеем спорить, но! – веришь ли ты, что ее краски все еще живут в тебе? Ты ведь потерял все – родину, друзей, возлюбленную – ту, что рыдает сейчас далеко, недостижимо далеко, срывая с мясом кураторские нашивки со своей одежды. Надеешься ли ты вернуть все это? Надеешься ли ты на это сейчас? Ты, верно, хочешь подумать; наш вопрос для тебя, верно, как снег на голову? Что ж, думай, мальчик, думай; мы не торопим тебя с ответом.

Кто такие мы? – спрашивал духов Филипп. – Черти? Демоны? Архангелы и серафимы? Почему вы, смертельные извечно враги, объединились для разговора со мной? Зачем я вам? И куда я попаду, если соглашусь сейчас на потеху вам пустить пулю себе в голову? В рай? В ад? Растворюсь в атеистическом небытии?

Упаси тебя подкорка от самоубийства! – загомонили эфирные создания. – Ты нас неверно понял. Самоубийство сбросит тебя в такие бездны, что даже нам не по силам будет достать тебя оттуда, к какому бы союзу сил мы ни относились. А что касается нашей якобы вражды, то она, доверчивый наш Капрал, весьма и весьма преувеличена людьми. Слова, миллионы слов, стоящих на службе у демагогов, могут запутать кого угодно. Человечество попало однажды в плен небольшой политической лжи иерократов-популистов; и даже не лжи, а всего лишь тактической хитрости, примененной как козырь в борьбе за власть, и с тех пор непрерывно себя обманывает. А мы – мы товарищи между собой, добрые коллеги из параллельных ведомств и почти друзья, – убеждали они наперебой Филиппа, но в произношении этих слов и фраз ему слышался какой-то, слишком уж бодряческий, натяг.

И приближаться вплотную светлые к темным отнюдь не стремились.

Так что вы все-таки предлагаете? – спрашивал их сбитый с толку Филипп. – Идти или не идти? Жить или не жить?

Они исчезли без ответа, загадочно улыбаясь. А Филиппа после этого сеанса целые сутки мучил вульгарнейший, унизительнейший понос. Особый, пикантный душок ситуации придавало полнейшее отсутствие в запасах Филиппа туалетной бумаги…

* * * * *

Когда кишечные неурядицы закончились, благополучно обойдясь без перерастания в дизентерию или другую какую холеру, Филиппа разобрал страшный и абсолютно здоровый легионерский голод. Он набрал полные карманы камней и отправился на охоту.