Имя, некогда славное

В 1712 году появляется первое, а два года спустя второе, значительно расширенное издание поэмы «Похищение локона».

Жанр — ироикомическая поэма, пародийно применяющая стиль поэмы эпической к рассказу о светском происшествии, реально имевшем место. Эпос предполагает развитие событий в двух планах: земном и небесном, — ив «Похищении локона» вокруг сценической площадки, представляющей то будуар светской дамы, то гостиную во дворце, парит сонм духов, фей, гномов. Вот главный из них — Ариель — держит речь, с явным авторским умыслом заставляя читателей припоминать обращение поверженного Сатаны к своему воинству в «Потерянном рае» Мильтона. Мильтоновские и гомеровские ассоциации сопутствуют и сражениям, хотя одно из них ведут духи с губительными для охраняемого ими локона ножницами, а другое происходит на зеленом поле ломберного стола.

Стиль комически укрупняет события, ибо не снимает впечатления их незначительности, а, напротив, подчеркивает его. Однако, если присмотреться внимательнее, и сама современная жизнь неоднородна, не ограничена светской сплетней и будуарными потрясениями. Во дворце происходит похищение локона, но там же восседает великая Анна, внимающая совету и вкушающая чай; там же рушатся репутации местных нимф и планы иноземных правителей. Так что разновеликость событий ощущается не только при столкновении истории с современностью, но и внутри самой современности, где есть и государственный масштаб, и частная жизнь.

Есть и то и другое, но частная жизнь, интересы отдельного человека, маленькие и сиюминутные, виднее: они диктуют смысл и закон всему, что совершается. «Эпос частной жизни» — это будет сказано позже и о новом жанре, о романе. Попытка же представить эту жизнь в старом эпосе удается лишь в том случае, если жанр обеспечен достаточным запасом иронии и остроумия: ироикомическая поэма… А в общем — шутка, остроумная, блистательная, в сравнении с которой понятнее, что приобретает литература с развитием романа и чего ранее она не имела.

«Похищение локона» — это первая законченная попытка Поупа совершить следующий шаг в своем становлении поэта: от дидактической поэмы к эпической. Вновь по примеру Вергилия, теперь уже автора «Энеиды».

Попыток будет еще несколько, но так или иначе все они убеждают в невозможности современной эпической поэмы, хотя и желанной и мыслимой по-прежнему как вершина литературной иерархии. Сначала Поуп создает комический эпос, потом сатирический — «Дунсиаду»… А между ними — десять лет, посвященные переводу Гомеровых поэм.

Этот перевод стоит уже за пределами первого этапа творчества, итог которому подведет сборник 1717 года. Там представлено все развитие поэта на этот момент — шаг в шаг за Вергилием. Там же он виден и как мастер современного стиха, лирик, владеющий формой высокой пиндарической оды, умеющий поднять тон любовной элегии на высоту, влекущую и недоступную для многих европейских поэтов после него, в послании Элоизы Абеляру. Там же послания сестрам Блаунт, с младшей из которых — Мартой — Поуп сохраняет нежную дружбу до последнего своего часа.

Сборник подводит итог уже завершившемуся прошлому. Переломным был 1714 год: смерть королевы Анны, изгнание Болингброка, вынужденный отъезд в Ирландию Свифта… Занавес опустился над расцвеченной красками воображения иллюзией золотого века.

От прозы века наступившего Поуп скрывается в перевод Гомеровых поэм. Успех «Илиады» обеспечил ему материальную независимость. В 1719 году Поуп приобретает поместье в Твикенхеме, близ Лондона, где и поселяется, проводя время в занятиях по саду, за собиранием камней для романтического грота, в дружеском общении с теми, кто посещает его и к кому ездит он.

Поуп удалился от действительности. Существует версия, что его молчание в эти годы было вынужденной уступкой первому министру Георга I — Роберту Уолполу, державшему дамоклов меч над головой поэта-католика, друга прежних министров, обвиненных в государственной измене.

Его творческое поведение теперь следует другой великой модели горацианской. Тихие радости поэзии, дружбы, уединения, а там, за пределами сада, бушует чужая жизнь. Ее волны иногда докатываются и обдают холодом: то педанты придерутся к его переводам, напоминая, что греческий он знает недостаточно, то к отредактированному им изданию Шекспира. Нападки ранят, но как бы там ни было, английский Гомер XVIII века — это его Гомер, хотя и изъясняющийся не в торжественной простоте гекзаметров, а рифмующимися двустишиями пятистопного ямба — героическим куплетом, излюбленным Поупом, ставшим размером «августинской» поэзии.

И все же раздражение накапливалось. Гораций прославился не только гимном уединенной жизни, но и сатирами. Поуп готов и в этом ему следовать. Тем более что обстоятельства к тому располагают.