Имя твоего волка

Волчонок, только что аккуратно вытряхнутый старухой из большого кожаного мешка — в световой круг костра, прямо к ногам Марго — снова заворчал.

— Не торопись, — тихо сказала ей старуха. — Если ты хочешь подойти к кому-нибудь близко — близко, насколько это возможно, ты должна идти очень медленно. Поняла?

Марго торопливо кивнула, глядя на взъерошенного толстолапого неуклюжего зверька, грозно скалящего белые крапинки молочных зубов. И сделала еще один маленький шаг. Волчонок зарычал, попятился, мимоходом рявкнул на потянувшееся к нему пламя костра, уперся задом в загородку из камней, потерял равновесие, плюхнулся на свой куцый хвостик — и обиженно и недоуменно заскулил, растерянно глядя на приближающуюся Марго.

— Не торопись, — напомнила старуха. Марго послушно остановилась.

— Зачем… зачем это все? — неожиданно для самой себя спросила она у старухи, продолжая разглядывать волчонка. — Зачем это… так? — она запнулась.

— Видишь ли, девочка, — старухина рука опустилась на ее плечо — не сжала и не погладила, а просто опустилась — и Марго удивилась, почему она такая тяжелая, эта высохшая и худая старухина рука. И почему такой тяжелый и глухой старухин голос. И натужный — как будто каждое слово давалось ей с трудом.

— Видишь ли, я скоро умру… Молчи. Молчи и слушай. И не задавай мне больше этот вопрос. Потому что иначе я сама начну думать — зачем — и начну сомневаться… Слушай. Я умру. А те дети в деревне, что бросали в тебя камни — помнишь? — они вырастут. И когда-нибудь они снова встретят тебя — на той дороге или где-нибудь еще. И если ты будешь одна… Я боюсь, что ты будешь одна, девочка, после того, как я умру. Я не хочу оставлять тебя одну. Я хочу, чтобы рядом с тобой был кто-то, кто сможет защитить тебя. Кто-то, кто будет любить тебя так, что будет способен умереть за тебя. Или убить за тебя.

— Волк? — тихо и растерянно спросила Марго, недоверчиво разглядывая маленького неуклюжего волчонка, сонно моргающего от яркого света костра. И, не оборачиваясь, почувствовала, как за спиной утвердительно кивнула старуха, не снявшая тяжелой руки с ее плеча.

— Звери и люди, — глухо сказала старуха, наклонившись к самому уху девочки. — Звери и люди любят одинаково. Они одинаково умирают и убивают за свою любовь. Они одинаково защищают ее — зубами, когтями и своим телом… Не просто волк. ТВОЙ волк, девочка.

— Почему? — спросила Марго, не отрывая глаз от волчонка и поймав наконец его любопытный взгляд. Его глаза были серыми — нет, скорей прозрачно-голубыми, цвета безмятежности неба, и только иногда в этой небесной безмятежности вспыхивали и гасли золотистые тревожные искры. Отражение костра?

— Потому что ты можешь никогда не встретить человека, который будет любить тебя, — оборвала старуха ее незаконченный вопрос, — любить тебя так. Это очень редко бывает, видишь ли. — И ее рука соскользнула с плеча Марго. Тяжело и устало.

Марго обернулась, когда тишина за спиной стала невыносимо долгой. Ей не хотелось оборачиваться, она боялась увидеть старуху, только что говорившую этим незнакомым, тяжелым, глухим и натужным голосом. Незнакомую старуху — постаревшую и измученную, спокойно и бесцветно говорящую о своей смерти. И старуха оказалась именно такой — постаревшей и измученной. Марго не хотелось больше ничего спрашивать у нее, но она все-таки спросила — ей показалось, что это важно. И, может быть, еще важно не дать понять старухе, как она напугала Марго — своим видом и своим голосом.

— Так, как мои мама и папа? — спросила она.

— Ну да, — подумав, согласилась старуха. — Он любил ее. Да. Но… — Она пожевала губами, задумчиво глядя в блестящие и внимательные глаза девочки и размышляя, стоит ли договаривать начатую фразу. «Но это не закончилось ничем хорошим для них обоих», — хотела сказать она, и, наверное, следовало бы сказать, но глаза Марго сияли — как всегда, когда Марго говорила о родителях, которых не помнила и потому любила так, как любят божество, безупречное и недосягаемое.

— Но такое редко бывает, Марго, — повторила старуха вместо этого.

— Раз в жизни? — уточнила Марго, и старухе уже совсем не понравилось, как заблестели ее глаза — с надеждой и воодушевлением, то есть как раз именно с тем, что следует уничтожать в самом начале. Иначе это может прилепиться репьями ко всей последующей жизни и потом царапать и ранить — сильно и неоднократно — а может, и смертельно.

— Или никогда, — сурово оборвала старуха. — А вот и луна, — сообщила она, прищурившись в черноту неба, пронзенную ослепительно сияющим диском.

Разговор утомил ее, и старуха почувствовала, что устала — хотя она еще ничего и не начала делать.

— Стой на месте, — прикрикнула она на Марго, видя, что та собралась было отступить от храбро подобравшегося к ногам волчонка. — Стой на месте и смотри в луну. Я говорила тебе, что луна — это зеркало.