Имя твоего волка

Марго вдруг заметила, что ее рука лежит на загривке волчонка (успокаивая?) — потому что шерсть под ее пальцами стоит дыбом; а проснувшийся волчонок напряженно смотрит на старуху. «Слова — это шелуха…» Интересно, что там было — под шелухой старухиных слов — из-за чего волчонок проснулся со взъерошенной шерстью? Отчего по спине Марго бродит озноб — такой нелепый и невозможный в середине теплого ласкового летнего дня…

— Ты умеешь ВИДЕТЬ, девочка. Возможно, для тебя было бы лучше этого не уметь. Но ты уже — умеешь. И все же не доверяйся одному своему зрению. Помни про чутье. И про осторожность. И про то, что близорукость хуже слепоты. Потому что слепота осторожна, а близорукость — самонадеянна. Будь осторожна, как осторожны слепые. Тогда ты не оступишься и не свалишься в пропасть, если даже тебе взбредет в голову лезть на эту дурацкую вершину с блестящим льдом, которая называется мечтой… И еще, девочка, помни, что все слова — это просто шелуха… даже те, которые я здесь тебе наговорила.

Марго (19). Август

«…Слова — это просто шелуха… слова — это…»

Вздох застрял у нее в горле. Слова тоже застряли.

Марго смотрела на волка, возникшего перед ней неожиданно и бесшумно — дрогнули от ветерка кусты шиповника, уронили на золотистую песчаную дорожку черную тень, которая, выпрямившись и поплотнев, вдруг превратилась в зверя.

— Ну… здравствуй, — сказала ему Марго.

Золотистые глаза волка были напряженными и внимательными.

— Мы… мы с тобой уже давно не виделись, да?

Интересно, почему она запинается, разговаривая со СВОИМ волком? Потому что они действительно давно не виделись? Марго торопливо попробовала было подсчитать, сколько — дней, недель? — а потом сбилась со счета и растерялась. Раньше она чувствовала себя плохо, когда не видела волка больше одного дня. Неуютно, неприкаянно… Неполноценно. Как будто волк действительно был ее частью (или это она была частью волка?) — и неожиданно лишаясь этой части самой себя, она чувствовала себя калекой. Как будто еще вчера умела видеть — а сегодня ослепла и теперь пробирается наощупь, спотыкаясь и шаря руками в бесконечной черноте, в которую вдруг превратился весь мир. Конечно, они с волком умели чувствовать друг друга на расстоянии, но чем больше было это расстояние и чем дольше они не виделись — тем неуютней они себя чувствовали, тем более серым и слепым становился весь мир. Когда волк пропадал весной на неделю или чуть больше, Марго не находила себе места. А сейчас… месяц? Или даже два? Как Марго могла не заметить, что прошел уже целый месяц — или два?! И как волк мог выдержать…

Не мог. Он не мог — поняла Марго, глядя на него и замечая то, что не заметила в первую минуту. Свалявшуюся шерсть на боках, выпирающие ребра… — это в конце лета! Глаза… глаза — напряженные и настороженные. И тоскливые. Он не мог. И ему было плохо. И, наверное, он звал ее. А она не слышала. Нет, не так — не хотела слышать. И, просыпаясь по утрам, говорила себе, что это был просто сон — всего-навсего… И что этот волчий вой ночью — просто сон; как и все, что было раньше с девочкой по имени Марго — тоже сон, который не стоит вспоминать.

Она боялась. Настоящее, невозможно прекрасное настоящее было таким хрупким, как нежная тонкая кожа заново родившейся Марго, как прозрачные бабочкины крылья — достаточно одного неловкого движения (неловкого воспоминания?), и они упадут на землю мертвыми мятыми бумажками, рассыпая цветную пыльцу… Марго знала… нет, чуяла — своим прежним чутьем дикого зверя — недолговечность происходящего. Как пыльца на бабочкиных крыльях, которые сами станут пылью с наступлением зимы. «До осени… до осени…» — Марго знала, что осень уже близко; желтые листья иногда мелькали в безмятежности летней зелени, и у Марго перехватывало дыхание, когда она их замечала и вспоминала — теплое прикосновение старых перил к своей ладони и свой собственный шепот (молитву? — кому?): «До осени… до осени…».

Осень была уже близко, а Марго так хотелось удержать уже ускользающее из ее ладоней лето… Ее первое настоящее лето…

Волк смотрел на нее — напряженно и выжидающе.

— Ну, здравствуй, — Марго протянула к нему руку. Она не знала, что ему сказать… как объяснить то, чего она сама толком не понимала. Почему-то она чувствовала себя виноватой.

Волк неуверенно качнулся к ее руке, дрогнул носом — и опять отступил. Наверное, рука пахла незнакомо. Духами, которые подарил Владислав; руками Владислава, который прикасался к ней совсем недавно. Запахами, которые были для волка чужими. А может быть, и враждебными.

— Тебе опасно приходить сюда… так близко к дому. Ты ведь знаешь?