Имя твоё...

Нужно впустить страх в себя, сжиться с ним, и тогда проще будет – не избавиться от него, но действовать, прислушиваясь к его бормотанию, к его советам, ведь советы собственного страха, наверное, самые верные, потому что настоящий страх – не трусость, а правильное понимание ситуации. Трусы на самом деле не боятся, они паникуют. Страх выстраивает линию поведения, обходящую преграды и капканы на дороге. Паника создает хаос, вот почему трус мечется или вовсе стоит на месте, не умея выбрать, какой из путей ведет к спасению.

– Спасибо тебе, – сказал я. – Спасибо.

– Мне тоже страшно, – сказала Алина. – Мы с мамой сидим в гостиной и трясемся от страха. Если он придет сюда…

– Кто?

– Он.

Это действительно могло случиться.

– Вы заперли дверь?

Нелепый вопрос. Наверняка заперли – на все замки и засовы. Вот только остановит ли это Валеру, если он захочет прийти и вторично – окончательно – выяснить отношения? Я должен был это знать, потому что…

Потому что я уже поднимался по лестнице. У Алининой двери я помедлил и решительно надавил кнопку звонка.

– Звонят, – испуганно сказала Алина. – Может, это милиция? Они говорили, что…

– Это не милиция, – перебил я. – Это он. Валера.

– Господи, – прошептала Алина. – Что нам делать? Не открывать?

– Не открывать, – твердо сказал я. – К двери не подходи. Будет звать – не отвечай.

– А если он…

Сможет ли Валера выломать дверь? Здесь, в моей квартире, вряд ли – металлическую дверь можно взять только автогеном или если бросить гранату. Какая сила сейчас у Валеры? Я мог об этом только догадываться.

Я слышал в трубке, как в прихожей разрывается от воплей звонок: человек, стоявший за дверью, прижал палец к кнопке и, похоже, сросся с ней.

Мне стало страшно. Именно страшно – без паники, это был химически чистый страх, точное ощущение приближавшейся опасности, когда подсознание само выбирает путь спасения. Страх поднимает какие-то слои, будто вскрывает половицы, под которыми, оказывается, спрятан арсенал: тут и винтовки новейшего образца, и гранаты, и даже какие-то совсем мощные снаряды, способные наверняка уничтожить подобравшуюся опасность.

Странное было впечатление – почему фантазия изобразила для меня именно этот склад вооружений? Будь я действительно способен пользоваться оружием, я бы, скорее всего, выбрал ручную гранату, сдернул бы чеку, быстро подошел к двери, приоткрыл ее – чуть-чуть, чтобы суметь метнуть…

Грохот, раздавшийся в трубке, заставил меня очнуться и воскликнуть:

– Что там? Что происходит?

Алина молчала. Я слышал шорохи, бормотанье, чей-то то ли вздох, то ли всхлип, потом звуки исчезли, и в ухе послышалась картинка – именно так я могу передать свое ощущение: будто информация, пришедшая из Москвы по телефонным проводам, была зрительной, а не слуховой, ухо лишь восприняло ее и перенаправило в тот центр мозга, который полученную информацию мог разложить на зрительные образы. Не знаю, способен ли мозг на самом деле преобразовывать в картинку сигналы, полученные слуховыми нервными окончаниями? Если от сильного удара в ухо из глаз сыплются искры – то да, может. Хотя, скорее всего, это лишь образное выражение, и я не знал, имеет ли оно какое-то отношение к действительности.

Но то, что я увидел, имело к действительности самое прямое отношение.

Дверь висела на одной петле, в квартиру валил сизый смрадный дым. Впрочем, картинка, возникшая перед моими глазами, была статичной, дым скорее висел в воздухе, не позволяя разглядеть, что происходило на лестничной площадке. Чье-то тело, лежавшее поперек прохода? Или просто груда одежды, небрежно брошенная на пол? И чья-то голова с верхней половиной туловища, показавшаяся из-за поворота лестницы – человек поднимался с нижнего этажа и, вероятно, получил шок, а может, и осколками его ранило?

Картинка была четкой, но висела перед моими глазами не больше секунды, удивительно, что я успел разглядеть так много подробностей. Потом из трубки послышался голос Алины – в отдалении, слов я не мог разобрать, – и чей-то мужской голос, я почему-то точно знал, что это не голос Валеры, Валера не мог говорить, он был способен только кивать или качать головой в ответ на конкретные вопросы – да или нет, как чип в компьютере.

– Вениамин… Извините не знаю вашего отчества… – женский голос в трубке принадлежал матери Алины, и я ответил:

– Неважно, просто Вениамин. Что случилось?

– Дверь… Ее сорвало с грохотом. Кошмар какой-то – все в дыму.

– Где Алина?

– Она… Тут какой-то мужчина в милицейской форме.

Трубку отобрали, и твердый мужской голос пролаял:

– Участковый инспектор Данилов. С кем я говорю? Представьтесь, пожалуйста.

– Не обязан, – отрезал я. – Мне нужно переговорить с Алиной Сергеевной.

– Не обязан, – в тон мне ответил участковый инспектор Данилов. – Перезвоните позже.

И положил трубку.

Меня будто кухонным ножом отрезало от информации – по телефонным проводам доходили не только звуки, но элементы изображения и какие-то обрывки эмоций, слабые, но ощутимые, и я понял это только теперь, когда связь прервалась.