Имя твоё...

Чтобы собрать вещи (какие вещи? Достаточно бритвы, пары белья и куртки – в Европе и, тем более, в Москве может быть прохладно), мне понадобилось четыре с половиной минуты. Сообщить о своем отъезде Лике я забыл. Предпоследний автобус на Тель-Авив проходил мимо моей остановки через семь минут, и я как раз успел – машину вел тот же водитель, что вчера вез меня в Бен-Гурион. Похоже, и он узнал меня – во всяком случае, кивнул с видом старого знакомого, выдавая билет и отсчитывая сдачу.

Я прошел по салону и сел у окна. Пробегавшие мимо пейзажи мешали сосредоточиться, и я опустил штору. Девушка, сидевшая впереди, оглянулась с недовольным видом, но ничего не сказала.

Автобус покачивало, как лайнер на океанской волне. Впрочем, это было надуманное сравнение. Я никогда не плавал в океане на лайнере. Возможно, океанская волна не ощущается вовсе, если лайнер – гигант вроде «Куин Элизабет».

Возникла боль где-то за глазными яблоками – так бывает, когда долго читаешь мелкий текст, и глаза дают понять, что требуется отдых. Оказалось, что с закрытыми глазами легче смотреть в окно. Почему я не знал этого раньше? – мелькнула мысль и пропала, это была глупая мысль, из тех глупых мыслей, что глупы абсолютно – независимо от времени, места и состояния организма.

Мы ехали берегом Кинерета, мимо пляжей, детских площадок с горками, по которым можно было съезжать в обмелевшее за последние месяцы озеро, а потом пошли домики кибуца, и справа мелькнул купол телескопа в Бейт-Гордон. Несколько лет назад я написал об этой обсерватории, где работали два молодых астронома из России, и статью опубликовали в журнале для юношества. Никогда прежде я не видел телескоп так близко, и покрытая белой эмалью труба произвела на меня впечатление неземного корабля, в корпусе которого спрятаны изображения далекой родины. Мне показалось, что купол раскрыт, и труба телескопа, блестя линзой объектива, смотрит в мою сторону. Зрачок подмигнул мне, и я проследил взглядом, как домик обсерватории скрывается за поворотом. Во взгляде телескопа было нечто, что я непременно должен был понять и запомнить. Какой-то пароль, сигнал, чье-то указание.

На самом деле я, возможно, просто спал – что можно на самом-то деле увидеть сквозь опущенные непрозрачные шторы? Да и не мог телескоп смотреть в сторону дороги – я прекрасно помнил, что даже горизонт в эту длинную трубу увидеть было невозможно: кто-то из сотрудников объяснил мне, что наименьший угол наклона – двадцать градусов выше линии горизонта.

Пока я восстанавливал в памяти выражение, с каким смотрел на меня зрачок телескопа, автобус миновал перекресток Цемах и свернул в сторону Бейт-Шеана. Может, от того, что солнце переместилось на другую сторону, а может, у водителя перестало играть радио, но я отчетливо вспомнил, что видел в направленном на меня объективе лицо моей Алины. Она смотрела на меня и что-то пыталась сказать взглядом и мимикой, но взгляд оказался слишком мимолетным, а мимика – смазанной движением автобуса, и я ничего не понял.

Ничего, кроме простой вещи – чтобы вернуться к Алине, мне не нужны самолеты, куда бы они ни летели. То есть, самолеты, конечно, тоже необходимы – чтобы перемещать в пространстве-времени мое, как говорится, бренное тело. Без тела я бы ощущал себя не вполне комфортно и многие решения принимал бы необдуманно, потому что разум без оболочки способен действовать импульсивно, интуитивно, без логических обоснований – и следовательно, далеко не всегда разумно и правильно.

Разве сейчас для меня самым важным был мой разум и логика поведения?

А если нет…

Я видел, как за шторой мелькали банановые деревья – я знал, конечно, что бананы это всего лишь трава, но все равно они выглядели, как настоящие деревья со стволом и кроной, только ствол был зеленым, а ветки гнулись к земле под тяжестью листьев, похожих на лопух. И в каждом листе я видел Алину – она смотрела на меня и пыталась что-то сказать.

Я зацепился взглядом за взгляд Алины, и в этот момент автобус притормозил, штора, закрывавшая окно, сорвалась с поддерживавшего ее крючка и взлетела к потолку салона с громким хлопком. Между мной и провожавшим меня взглядом не осталось материальной преграды, и я выплыл из окна мчавшейся машины, взмыл на высоту, которую не мог оценить, но о которой обычно говорят «высота птичьего полета», и повис между небом и землей, потеряв не только опору, но и взгляд, к которому стремился, и собственный автобус потеряв из виду – он спрятался среди множества других машин на шоссе.

Правильно было бы, наверное, сказать, что сознание мое раздвоилось – но на самом деле никакого раздвоения личности я не ощущал. Я понятия не имел, что происходило с моим телом, продолжавшим перемещаться по девяностому шоссе в сторону Бейт-Шеана. Я полностью контролировал свои мысли и ощущения – точнее, свои ощущения и эмоции, потому что связных мыслей у меня не было и быть не могло.

«Алина!» – позвал я, то ли ее призывая ко мне, то ли себе задавая координату в каком-то измерении, куда мне непременно нужно было попасть.