Имя женщины – Ева

«Да, – со страхом, что это зачем-то пришло в голову, вспомнил он, – да, точно! Это именно так! Я видел: какой-то цветок, мелкий, слабый. И вдруг я почувствовал: это – мой брат».

Ему самому было странно и неловко от мыслей, какие стучались в него, как летние бабочки в стекла. Вспомнилось отвращение и удивление на лице жены, когда он пытался описать свое потрясение от аяваски. Эвелин прижала пальцы к вискам и закричала на него, чтобы он никогда не смел даже заикаться об этом, даже вспоминать… А он ведь хотел объяснить ей другое: внутри нас содержится этот сосуд, наполненный самой чистейшей любовью, а мы и не знаем, не подозреваем…

И тут зазвонил телефон.

–  Герберт! – закричала в трубку Бэтти. – Пол вскрыл себе вены! Мы только что вернулись с концерта! Все было хорошо, нас кормили в ресторане, потом он пришел к себе в номер и… – Она разрыдалась: – Тут вся их полиция! Четыре врача и какие-то люди! Но мы же ведь не понимаем по-русски!

–  Он жив?

–  Да, он жив, слава богу! Но он очень странный. Ты сам все увидишь.

Фишбейн начал торопливо одеваться. Ева сидела на постели, до горла натянув одеяло.

–  Я лучше пойду, – прошептала она.

–  Нет, нет! – испугался Фишбейн. – Я сразу вернусь!

В роскошном номере Пола Робсона, состоящем из двух больших комнат: гостиной и спальни, было несколько врачей, которые говорили шепотом, директор гостиницы, тот самый молодой человек, который встречал всю команду в аэропорту, еще кто-то. Джазисты жались в коридоре. Фишбейн успел заметить, что Бэтти была в своем мятом халатике…

Пол, огромный, черный, с темно-лиловым раскрытым ртом, лежал на кровати. Пол был весь закапан кровью. Кровь была на простыне, на домашних, ярко-белых тапочках Пола, на его белом пушистом халате, сброшенном на пол. Левая рука его была перевязана резиновым жгутом.

–  Господин Робсон, – стараясь быть спокойным, спросил молодой человек, – вы меня слышите?

Пол перевел на него мутные глаза, как будто пытаясь понять, что с ним, где он. Потом глаза вспыхнули и налились яростью.

–  You! – прохрипел он. – It’s you! You go away![17]

Молодой человек оглянулся на вошедшего Фишбейна.

–  Поговорите с ним! Врачи заверяют, что никакой опасности для жизни нет, но все остальное…

Фишбейн подошел к кровати.

–  Пол, – сказал он по-английски, – мистер Робсон, как вы себя чувствуете? Что с вами?

Налитые кровью глаза мистера Робсона смотрели на него, не узнавая. Вдруг он приподнялся, здоровой правой рукой отодвинул от себя молодого человека, спустил ноги с кровати, нашаривая ими белые, закапанные кровью тапочки, хотел было встать, но не смог, пошатнулся и опять рухнул на кровать.

–  You go away! All of you! – прохрипел мистер Робсон. – I’m talking to Him![18]

Он поднял правую руку высоко к потолку, зажмурился и запел:

Search me, Lord!
O search me from Heaven!

– Что он поет? Что это за песня? – Молодой человек вцепился в локоть Фишбейна. – Наш переводчик еще не приехал, его уже вызвали! Про что он поет?

–  Это слова какого-то псалма… – пробормотал Фишбейн. – Он поет: «Отыщи меня, Господи! Отыщи меня из своего Рая!»

–  Все! – Краска отхлынула от лица молодого человека. – Я предупреждал: «Зачем этих негров сюда привозить?» Как в воду глядел! Вот куда теперь с ним?

Голос мистера Робсона постепенно окреп.

You know when I’m right!
You know when I’m wrong!
You know where I go!
You know where is my home!

Он раскачивался на кровати, слезы лились из-под закрытых век.

O search me Lord!
I want to be right!
I want to be save!

– Да переводите же вы! Что замолкли? – Молодой человек чуть было не ущипнул Фишбейна. – Ну, что он поет?

–  Это молитва, – ответил Фишбейн. – Он обращается к Богу, который знает о нем все, и просит Его защиты.

–  Сидел бы он лучше в своих этих… джунглях… Товарищ Потемкин! – злобно обратился молодой человек к одному из врачей. – Как, по-вашему, по-медицински, можно ли товарищу Робсону лететь обратно в Соединенные Штаты Америки, когда он в таком состоянии?

Доктор покачал лысой головой:

–  Товарищ Верховенский, я затрудняюсь ответить прямо. Лететь, конечно, можно, но товарищ Робсон находится, так сказать, в стадии острого психического расстройства, сопровождаемого бредом и, возможно, даже галлюцинациями. Мы рекомендовали бы ему стационар…

–  В больницу ложить? Вот такого в больницу? Да все пациенты сбегут!

–  Тогда мы с коллегами просто не знаем… Тогда пусть летит, но на ваш страх и риск. И нужно бы доктору с ним полететь…

Верховенский подозрительно покосился на него:

–  Еще к нему доктора? Это уж слишком!

Робсон перестал петь и теперь тихо, не открывая глаз, плакал на кровати.

–  Вы сами же видите, Петр Степаныч… – сказал очень грустно Потемкин. – Прямой кандидат в нашу Кащенку. Гастролей, конечно, не сможет продолжить.