Имитация страсти

Разговор был, если можно так выразиться, деловой. То есть о том, что нужно с чем-то справиться, что-то преодолеть, кого-то убедить, заставить. Суть, конечно, никому не ясна из посторонних слушателей, но текст состоит всегда из грубых, очень грубых и матерных слов и их образований. Александр не ругался, общаясь с домашними, но дело есть дело, тут он не намерен себя ограничивать и соблюдать дурацкий этикет.

Он продолжал разговаривать, плюхнувшись на свое кресло, показав Ферузе пальцем, что ему положить на тарелку, наливая себе в стакан виски. Потом на минуту прервался, начал есть, но ему опять позвонили, и он продолжал раздавать приказы и угрозы, умудряясь при этом пить и жевать.

Я посмотрела на детей. Петя допил свое какао, разомлел, прерывисто вздохнул и заерзал на стуле, как птенчик в гнезде, собираясь, кажется, уснуть. Коля, наоборот, явно не мог сделать следующий глоток. Он сидел весь напряженный, бледный, со страдальческим выражением глаз.

Я шепнула ему:

– Спокойно допивай. Я быстро отнесу Петю, вернусь, и мы уйдем.

Я так научилась рассчитывать время, каждую секунду, что чаще всего успевала уложиться в единственно возможную паузу до любого взрыва. И на этот раз быстро и по порядку умывала, переодевала Петю. Уложила, и надо было бежать в столовую. Но не сдержалась и лишнюю минуту погрелась в облаке родного, блаженного тепла и сладкого запаха детского сна. Пошептала что-то на ушко, погладила, завернула… Вернулась… А там – гроза.

Александр, по-прежнему погруженный в свои телефонные разборки, развернулся и положил ноги на спинку стула, на котором сидел Коля. Это его самая любимая поза, как у всех крутых, – ноги на столе или любом возвышении перед носом окружающих.

Коля продолжал сидеть на краешке, но был уже бледным до синевы. Рука, которая держала чашку, дрожала.

Мне оставалось буквально два шага до стола, до возможности взять чашку из рук ребенка, поднять его и увести. Не успела. Коля швырнул чашку через весь стол и закричал:

– Забери свои гадкие ноги! Забери сейчас же! Или я не знаю, что сделаю…

Сделать он смог одно: метнулся от стола, упал и забился в рыданиях. Александр бросил телефон и шагнул к нему с таким зверским видом, что даже Феруза издала громкий вопль. Я встала между рыдающим ребенком и крупными мужскими ногами и кулаками существа, который мог в минуты уничтожить пару таких же бандитов, как он сам.

– Только дотронься, – сказала я тихо. – Только попробуй сделать еще шаг, произнести еще одно ругательство. Ты не успеешь меня остановить. Ты ничего не успеешь.

Это был достаточно беспомощный набор угроз, осуществление которых вряд ли удалось бы. Если бы он принял их всерьез, то заткнул бы меня надолго, изолировав от телефона навсегда. Но он не принял, конечно, всерьез. И ломать, уничтожать меня, лишая себя контакта, который сам выбрал, пока не собирался. Но сам факт шантажа оскорбил Александра до глубины его ранимой и трепетной души убийцы. Рабыня из его постели угрожает ему предательством.

– Убери это сопливое дерьмо с пола и убирайся с ним сама. Ты стала слишком многое себе позволять, подобрашка с дороги. Даже лень объяснять, что может ждать тебя. Сама знаешь. Не такая тупая, как Василиса. Короче, с утра чтобы все были в форме. Я приму решение по поводу сына. Как ему стать человеком. И это будет без вариантов.

Решение отца

В ту ночь я очень ждала Александра в спальне. Я надеялась его как-то размягчить, разговорить, уговорить. Усмирив собственную ненависть, самый настоящий леденящий страх до дрожи, напряжение, натянутость каждого нерва, я была готова на самую отчаянную и откровенную имитацию страсти. Я надеялась задеть в нем хотя бы скотский инстинкт, который он в себе так дорого ценит.

За возможность его удовлетворения он всегда готов был дорого платить. Но не в этот раз. Он ко мне не пришел в ту ночь. Тут был какой-то утробный принцип самца: заставить сына, родную кровь, подчиниться, усмирить его, укротить навсегда, сломать достоинство, принципы и волю к свободе.

Александр не дал мне возможности что-то смягчить, на что-то повлиять. Я была всего лишь женщина, а это деталь, излишняя в мужских разборках.

Что для меня было понятно, что я принимала как единственную данность – так это то, что сильный мужчина с опытом криминального решалы принимает вызов ребенка на равных. И более того. Александр втайне от всех, кроме меня, болезненно справлялся с собственными комплексами неполноценности в сравнении с людьми, которым от природы даны культура, цивилизованное восприятие, способность позитивного общения друг с другом и вытекающее из всего этого отвращение к дикарству.

Справлялся по-своему: то есть находил способ кого-то унизить, кого-то просто убить. И тут он встречает этот страшный для него набор в собственном маленьком, болезненном ребенке. И жгучий протест направлен именно против него, отца, как носителя всего грязного, опасного и подлого.