Имитация страсти

Александр категорически отказался. Его помощники в считаные дни привезли из разных стран лучших диагностов и хирургов. Искали последние, самые совершенные способы восстановления. Все это время Александр отказывался даже от обезболивания, чтобы не утратить контроля над происходящим.

Мои посещения напоминали доклад гонца с поля боя для раненого командира. Я передавала сводки Бади о совершенных сделках, расходах, доходах. Запоминала указания Александра. О тайне Сюзанны Цатурян ни слова.

Харитонов не советовал мне сообщать Александру о банкротстве не милосердия ради. Он просто предупреждал какую-то неразумную реакцию, которая пустила бы под откос стройное здание лжи и нашей общей безопасности. Жертва бандитки Цатурян не могла сейчас оказаться главарем конкурирующей мафии, у которого бывшая подельница украла грязные деньги. Следствие перевернуло бы наш дом, всю империю Груздева, а мы с Колей оказались бы главными свидетелями.

Все было очень зыбко: малейшее волнение или инфекция могли сорвать сложный план консилиума хирургов по спасению ноги Александра. Но даже не в этом для меня была основная опасность. Коля был страшно слаб, он лежал в другой клинике, и, кроме ожидаемых последствий стресса, у него обнаружился порок сердца, который раньше не заметили врачи. А сейчас он не просто стал декомпенсированным, это была реальная угроза жизни. Операция же в таком ослабленном состоянии тоже пока была невозможна. Да и делать ее можно было только в другой стране, а ребенок пока не был транспортабельным. Малейшее дуновение ветерка превратило бы нашу общую ситуацию в катастрофу разоблачений и смертей.

Мои отчеты по детям включали видео Пети из дома, Коли из клиники. Я не знаю, испытывал ли Александр вину перед детьми за их чудовищные испытания или, наоборот, убеждался в своей правоте по поводу того, что преодоленные угрозы и опасности сделают их такими же непобедимыми, как он. И я прикусывала язык, чтобы не рассказать ему о том, что было бы с ним, какие пытки ждали бы Колю, если бы пуля снайпера не прикончила его бывшую пассию Цатурян. А уж в то, что снайпера послал его злейший враг Харитонов, Александр никогда бы не поверил.

В те дни я вытирала пот с его лба, кормила с ложечки не бандита, от которого даже во сне ждала опасности. Я жалела ставшего совсем беспомощным сильного мужчину, тело которого пахло нашей близостью. А в его глазах я ловила искреннюю, почти детскую радость, когда подходила к его кровати. Как будто он не был уверен, что я приду. Как будто только этого и ждал: увидеть меня. А не сообщений о сложном пути своих денег и успехе своих чертовых дел.

Я заметила небольшое повышение температуры раньше сестер. Почему-то сразу решила, что это начало главной опасности. И пока сестры бегали за врачами, жар Александра разгорался прямо под моими ладонями. Он тоже все понял и просил не уходить от него. Я вышла только на время осмотра, потом выслушала вердикт врачей. Сепсис не удалось предотвратить. Это гангрена. Ампутация необходима. И времени на переезд в другую страну нет. Он сам по-прежнему не дает согласия. Меня отправили на переговоры.

Александр был красным, взмокшим, температура уже зашкаливала, а он прогнал сестру с уколами. Продолжал удерживать сознание, бороться за свой контроль. Я присела на край кровати, он крепко, отчаянно, как тонущий, схватил мои руки.

– Ксюша, скажи ты. Ты терпела бандита, урода. Но я хоть всегда был мужиком. Как я смогу жить безногим калекой? Мне стыдно будет смотреть на тебя, на детей. И ты на такое точно не подписывалась. Ты хотела быть нянькой детям, а не мне.

– Хорошо, я скажу. Я никому не нянька. Для меня твои дети – очень близкие и дорогие мне люди. Без оговорок по возрасту, без требований взаимности. Это навсегда. Я люблю их одинаково сильно и здоровыми, и больными, и правыми, и виноватыми. И мое отношение к тебе тоже не зависит от количества ног. Ты не обязан мне быть ни здоровым, ни богатым. Мы заключили союз, и мне дорога в нем только человеческая привязанность.

– Не ври, – нетерпеливо сказал он. – Ты меня заговариваешь, пока я не потерял сознание. Скажи быстро: ты любишь меня хоть капельку? Я тебе не противен сейчас?

– Я скажу тебе правду. То, что чувствую прямо сейчас, может быть только сейчас. Мы здесь с тобой вдвоем перед лицом твоей смерти, которая все по-своему решит, если ты откажешься от операции. И я ищу и не нахожу слов, чтобы рассказать, как я не хочу отпускать тебя из своих рук, из твоего жара, из возможности тебя поцеловать. Любовью можно назвать что угодно. Я жалею тебя и хочу, чтобы ты жил.

– Точно? А могла бы стать очень богатой вдовой. И никакого козла рядом. Я поверил тебе, Ксюха. И если ты не хочешь меня отпускать… то и я скажу. Я люблю тебя. Как никогда и никого. Ни мать, ни отца. Детей я так не люблю, как тебя. А о бабах вообще речи нет. Тогда черт с ней, с этой ногой, да? Ты же прощаешь мне отсутствие головы. И да, я даже сейчас тебя хочу. Скажи им: пусть быстрее со всем покончат.