Император

– И однако же, – продолжал рабби, – мы вернемся домой ни с чем, и не исполнится желание ни твое, ни мое, ни того, кто послал меня, так как, судя по тому, что я слышал от тебя сейчас, мы должны отказаться от сватовства. Не прерывай меня! Твоя Йемена пренебрегает обычаем закрывать лицо покрывалом; правда, на это лицо приятно смотреть. Ты воспитал ее ум как ум мужчины, и потому она ищет своих собственных путей. Это, пожалуй, годится для гречанки, но в доме Бен-Акибы жена, не имея собственной воли, должна повиноваться воле своего мужа, как судно рулю, а воля мужа находится в постоянном согласии с тем, что повелевает закон, следовать которому вы в Александрии разучились.

– Мы признаем его превосходство, – возразил Аполлодор, – но если заповеди, полученные Моисеем на Синае, и обязательны для всех смертных, то мудрые предписания, данные для урегулирования внешней жизни наших отцов, уже не везде пригодны для детей нашего времени. Менее чем где-нибудь возможно жить согласно этим предписаниям здесь, где мы, оставаясь верными своей древней религии, все-таки греки между греками.

– Это я вижу, – сказал Гамалиил. – Даже язык, эту одежду мысли, язык отцов, писания, закона вы променяли на другой – вы пожертвовали им в пользу другого.

– И ты, и твой племянник – вы оба тоже говорите по-гречески.

– Да, но только здесь, потому что язычники, а также ты и твои домашние не понимают языка Моисея и пророков.

– Везде, куда Великий Александр вступил со своим оружием, говорят по-гречески, и притом разве греческий перевод Священного писания, сделанный при помощи Божией семьюдесятью толковниками, не содержит в себе того же самого, что и первоначальный еврейский текст? – возразил Аполлодор.

– Променял ли бы ты камень на твоем кольце, вырезанный Бриаксием126, который ты показывал мне вчера с такой гордостью, на восковой слепок с этого камня? – спросил Гамалиил.

– Язык Платона вовсе не какой-нибудь пошлый материал; он благороден, как самый драгоценный сапфир.

– А наш язык вышел из собственных уст Всевышнего. Как назовешь ты того ребенка, который пренебрегает языком своего отца и слушает только своего соседа, сына, который для того, чтобы понять приказания своих родителей, прибегает к переводчику?

– Ты говоришь о родителях, которые давно уже оставили свою родину. Предок не должен гневаться на потомков, говорящих на языке своего нового отечества, если только они продолжают поступать в духе этого предка.

– Нужно жить не только в духе, но и по слову Всевышнего, потому что ни один звук не раздается из его уст напрасно. Чем выше смысл речи, тем большую важность приобретают слова и слоги. Одна-единственная буква часто изменяет смысл фразы. Как беснуются люди там, на улице! Дикий шум проникает даже в эту удаленную от нее комнату, и твой сын находит удовольствие в этом языческом бесчинстве. Ты же не прибегаешь к силе для того, чтобы он не умножал собою числа безумных рабов удовольствия.

– Я сам был молод и не считаю греховным разделять общую радость.

– Скажи лучше – постыдное идолопоклонство почитателей Диониса. Ты со своими детьми принадлежишь к избранному народу Господа только по имени, по существу же вы язычники!

– Нет, отец! – с живостью вскричал Аполлодор. – Совершенно наоборот: в сердце своем мы – евреи; мы только носим греческое платье.

– Твое имя – Аполлодор, то есть дар Аполлона.

– Имя, выбранное для отличия одного человека от другого. Кому какое дело до значения слова, если оно звучит приятно?

– Тебе, вам, каждому, у кого есть ум! – вскричал рабби. – «Да нужно ли, – так рассуждаете вы, – Зенадоту или Гермогену, словом, греку, которого вы встречаете в бане, тотчас же знать, что богатый господин, с которым он говорит о новейшем истолковании эллинских мифов, еврей?» И как приятен вам человек, который спрашивает вас, не из Афин ли вы родом, потому что ваш греческий язык обладает такой аттической чистотой. Что приятно нам самим, то мы позволяем и нашим детям, и потому вы выбираете для них имена, которые льстят вашему собственному тщеславию.

– Клянусь Гераклом, отец!..

На губах умного Гамалиила мелькнула победоносно-насмешливая улыбка, и, прерывая александрийца, он спросил:

– Разве какой-нибудь особенно почтенный человек из наших александрийских единоверцев называется Гераклом?

– Никто не думает при этой клятве о сыне Алкмены; она соответствует выражению: «Поистине!» – вскричал Аполлодор.

– Ну, вот! Вы не особенно строги в выборе имен и слов; и то сказать: где, как здесь, есть так много такого, на что посмотреть и чем насладиться, – там не всегда можно держать свои мысли в порядке. Это понятно, вполне понятно! В этом городе все так вежливы, что даже истину прикрывают красивыми одеждами. Смею ли я, варвар из Иудеи, выставить ее перед твоими глазами нагую, без всяких прикрас?

– Прошу тебя, говори.