ИМПЕРАТОР

Бубенцову порой казалось, что Адольф Шлягер нарочно старается вывести из равновесия, пародируя некоторые его ухватки. Во всяком случае, привычку напевать Ерошка считал своею, присущей ему с детства. Со времён Пятой симфонии. Но проклятый пересмешник перехватил его манеру и нагло присвоил. Случалось даже так, что они оба, сидя за соседними столами и задумавшись каждый о своём, вдруг одновременно громко запевали. Обычно это бывало после того, как извне подавался какой-нибудь сигнал. Санитарка ли роняла в коридоре бикс с инструментом, отчаянный ли чей-то крик долетал с верхних этажей, захлопывалась ли от ветра форточка в кабинете...

Артиллеристы-ы, Сталин дал приказ!.. —

бодро начинал Бубенцов, отбивая такт стопой, и тотчас отзывалось испуганное дребезжание:

Возьмёмся за руки, ей-богу-у...

Дежурящий на вахте Матвей Филиппович откладывал газету, прислушивался, чтобы узнать, чья возьмёт, но продолжения не следовало. Тексты аннигилировали друг друга, певцы надолго замолкали.

Бубенцов усмехнулся. Несмотря на микроскопические размеры коллектива, в нём, как и полагается, с самого первого дня возникли напряжения. Возникли они по единственной причине — никак не складывалась ясная иерархия. Матвей Филиппыч, привыкший во всём к чёткости и порядку, не имел твёрдой точки опоры. Он не мог определить, кто главнее — Бубенцов или Шлягер. Понятно было только, что Филиппыч в коллективе лицо подчинённое, а Шлягер и Бубенцов рангом выше. Старик симпатизировал Ерофею Тимофеевичу. Шлягера же Адольфа невзлюбил и, когда разговаривал с ним, отворачивал лицо, делал большие паузы, прежде чем ответить.

И хотя ни словечка не было произнесено сейчас про Матвея Филиппыча, Шлягер как будто подслушал мысли Бубенцова.

— А вам не кажется, что Филиппыч не совсем нам подходит? — сказал Шлягер. — Пора, пора менять атрибуты! Нет ли у вас, Ерофей Тимофеевич, на примете парочки красивых девушек? Пары, так сказать, гнедых!

— Как не быть! — тотчас вспомнил Бубенцов, потому что и не забывал. — Как же не быть?

Весёлая, неунывающая Настя с маленькой, гибкой фигуркой, яркими глазами, веснушками и с русой чёлкой. Чернявая Гарпия со сросшимися у переносицы бровями, пышногрудая, с колодой карт в грубых крестьянских руках.

— Настя и Агриппина! — провозгласил Бубенцов. — Завтра же съезжу.

Разумеется, он не забыл странную историю своего освобождения, когда прекрасные, но чужие, совершенно незнакомые девушки выкупили его из неволи. Вспоминал заодно и дознавателя Муху, и дикую старуху Зору, и, главное, то самое гадание на картах, которое, как он всё более ясно сознавал, сбывалось. Да, сбывалось!

— Настя и Агриппина! — повторил он, улыбаясь. — Завтра же!

На душе стало не то чтобы веселее, но вялое состояние сменилось тревожно-взвинченным. Как будто хлопнуло, растворившись, окно и повеяло свежестью. Почему-то пришла уверенность, что наступают большие перемены в жизни.

Ерофей Бубенцов шёл по длинному коридору, напевал вполголоса:

Взойду я, взойду я на гой-гой-гой,

Ударю, ударю в цывиль-виль-виль...

из каких глубин родовой памяти всплыли древние слова, бог весть.

Походка его была легка, стремительна, ноги чуть приплясывали. Как раз в размер и ритм пения.

И пока уходил по длинному коридору в сторону своего будущего, уместно будет напомнить... Впрочем, по остроумному замечанию одного мудрого, тёртого жизнью человека, куда бы мы ни шли, мы всегда идём в сторону своего будущего. Так вот, пока он шёл по длинному коридору, уходя от своего прошлого... Ах же ты!.. Короче говоря, то, что Бубенцов по наивности своей никак не заподозрил ни Настю, ни Агриппину в том, что и они часть таинственной могучей силы, две ячейки грандиозной сети, расставленной на путях его земной жизни, — это свидетельствует о том, что никакой паранойей он не страдал. Ни в ту пору, ни в последующее время. А значит, всё, что происходило с ним, происходило по-настоящему, по-серьёзному.

Адольф Шлягер уходил по тому же длинному коридору совсем в иную сторону. И тянулся за плечом его, вился, как папиросный дымок, затухающий припев: «Пара гнеды-ых... ой да па-ра гнеды-ых...» Этот ковыляющий, колченогий, спотыкающийся размер, это хроническое непопадание в ноты — всё это удивительно совпадало с собственной природной хромотою Адольфа Шлягера.

Глава 8

Профессор богословия

1

Часы на башне Казанского вокзала показывали десять утра. На другой стороне площади, рядом с восьмиэтажным сталинским домом, мягко прошелестев шинами, остановился длинный лимузин марки «линкольн» белого цвета. На таких машинах, украсив капот кольцами, цветными лентами и выпуклыми куклами, катаются по пятницам женихи и невесты.

Сидевшие у края тротуара нищие обернулись и примолкли на некоторое время. Так разом умолкают птицы, завидев приближение грозного хищника.